Джулиан Рэтбоун - Последний английский король

– Кентербери? – поинтересовался Вильгельм тем полупрезрительным тоном, каковой служил для него единственно возможным проявлением фамильярности и дружеского расположения.

Вновь легкое пожатие плечами.

– Сперва надо выгнать Стиганда, – пробормотал учитель из Ле-Бека [51] Желания Ланфранка сбылись. Он вошел в историю как церковный деятель Англии (архиепископ Кентерберийский, 1070–1089). .

– Это не составит труда.

Они помолчали с минуту.

– Остается еще проклятый Витан, – буркнул Вильгельм.

Учитель оглянулся, убедился, что никто из писцов не прислушивается к разговору, и на всякий случай склонился к самому уху хозяина.

– Это можно устроить, – прошипел он. – Чтобы доставить Вульфнота и Хакона из Ле-Бека, понадобится по меньшей мере два дня. За это время мошенник Тайлефер что-нибудь да выдумает.

В сопровождении Уолта, Хельмрика, Даффида и Тимора Гарольд пересек двор и вышел к женскому монастырю. Монахи проводили их к красивому портику с изящными колоннами и округлыми арками. Колоннада привела к двойным дверям с небольшим глазком. Перед дверями лежала дорожка длиной в шестьдесят футов, а шириной всего в двадцать дюймов. На узком коврике были изображены чудеса Девы, явленные пилигримам на Млечном пути, то есть на дороге в Сантьяго-де-Компостела. Этот рассказ в картинках весьма походил на современные комиксы.

Чрезвычайно развеселившись, пятеро англичан принялись высмеивать комическую неуклюжесть фигур, полное отсутствие индивидуальных черт, примитивные узоры и так далее, пока все не полегли от хохота, услышав реплику Даффида: эти застывшие рожи напомнили-де ему сосредоточенное выражение лица человека, избавляющегося от длительного запора. Тимор обратил внимания на ошибки в убогих латинских надписях, которые сопровождали каждый эпизод, а Гарольд, не раз наблюдавший затем, как длинными вечерами при свете свечи работает иглой Эдит Лебединая Шея, заявил, что перед ними отнюдь не гобелены, а просто-напросто вышивка, и не слишком искусная в придачу.

– Он хорош, – пробормотал Хельмрик. – Настоящий мастер.

– И арфа неплохая, – отметил Тимор.

В зале под ними в самом центре на четырехугольном возвышении стоял человек в темной одежде, его редкие черные волосы не скрывали высокого лба. Склонившись над великолепной арфой, он играл и пел, лицо его судорожно подергивалось, когда в промежутке между строфами он наигрывал импровизации, эхом вторившие настроению или содержанию только что пропетых стихов. Арфа, будто корабль, была построена из планок хорошо выдержанного дерева, прибитых медными гвоздями к скрытой под ними раме, корпус был выложен сусальным золотом и перламутром. Шейка, изогнутая, как гребень волны, поднималась вверх почти на два фута; она была сделана из темного дерева, отполированного до нестерпимого блеска и, по-видимому, столь твердого, что инкрустировать ее было невозможно, хотя каким-то инструментом и удалось просверлить в грифе дыры для колков, на которые натягивались струны.

– О чем это? – шепотом спросил Уолт. – Черт меня побери, если я хоть что-нибудь понял в этой тарабарщине.

– Ш-ш! – прошипел Ульфрик.

– «Песнь о Роланде», – шепотом ответил Хельмрик, касаясь губами уха Уолта. – Новая версия. Поэма о предательстве. Ганелон ловит императора Карла на слове и вынуждает его вверить Роланду арьергард, когда французы уходят из Испании. Вот слушай...

– О чем он поет? – взвыл в отчаянии Уолт.

– Роланд проклинает своего отчима Ганелона за то, что тот навязал ему командование арьергардом...

В конце зала на высоком помосте установили стол; посредине в тронных креслах восседали Вильгельм и его супруга Матильда. Если в Вильгельме было добрых шесть футов роста, то в герцогине не более четырех. Это была маленькая невзрачная женщина, изнуренная многими родами, со сморщенным обезьяньим личиком.

– Ему бы на плечо ее посадить, – сказал Ульфрик.

– И был бы он точь-в-точь бродячий певец с обезьянкой, – подхватил Альфред.

Гарольда, как почетного гостя, усадили по другую руку от Матильды. Начали разносить блюда, по большей части покрытые белым бланманже или залитые соусом, потом подали крем и желе, подслащенные кристаллами из тростника, который мавры выращивают на побережье Малаги. Еда была либо водянистой, либо чересчур пряной, либо приторной. От такой жратвы в желудке забурчит, ворчал Ульфрик, после наших-то добрых кусков говядины и баранины.

Уолта беспокоило другое: нормандцы пили мало, вино разбавляли водой, а Гарольд пил неумеренно, и слуги всё подливали и подливали ему в чашу.

То, что произошло потом, было, конечно же, иллюзией, массовым гипнозом. Менестрель – это и был Тайлефер – допел первую часть «Песни о Роланде». Ему похлопали с некоторым облегчением (песнь была очень длинная). Певца сменили две мавританские танцовщицы, рабыни, присланные с Сицилии, к тому времени почти полностью покоренной нормандцами. Гарольду – а также Уолту, сидевшему на другом конце стола – почудилось, что зал потемнел и наполнился дымом, словно начали жечь благовония, хотя на самом деле ничего подобного не было.

Гарольда танцовщицы не заинтересовали, разве что их сладострастные движения напомнили ему об Эдит, и сердце его сдавила тоска. Чтобы заглушить тоску, он начал пить еще больше, и ему налили рейнского вина, более сладкого и густого и гораздо более крепкого, чем шипучий напиток из Реймса, столь любимый нормандцами.

– Прямо молочко Богородицы, верно? – поощрил Гарольда сидевший по левую руку от него барон и вновь наполнил ему чашу.

И когда Гарольд вновь глянул в зал поверх серебряного края своего сосуда, начали происходить странные события.

На его глазах – быть может, и на глазах многих других гостей – танцовщицы превратились в юношей, и Гарольд сразу же понял, что это его кузен Вульфнот и племянник Хакон, сын Свена. Мальчики стояли на подмостках, потупив глаза, руки у них были связаны за спиной, на шею была накинута петля. Приподняв головы, юноши посмотрели через весь зал прямо на Гарольда, и взгляды их выражали мольбу.

Гарольд вскочил на стол, разбрасывая во все стороны чаши и тарелки. Раздались возмущенные крики, но герцог Вильгельм, поднявшись на ноги, знаком приказал придворным не шуметь и дождаться исхода этой сцены. Расталкивая рыцарей, сметая угощение и посуду, Гарольд пронесся по длинному столу, но как только он добежал до края стола и собирался перепрыгнуть на подмостки, юноши куда-то исчезли, их место занял Тайлефер. Маг стоял лицом к лицу с Гарольдом, держа в руках белую льняную скатерть, сложенную в несколько слоев. Тайлефер приложил палец к губам, Гарольд невольно остановился. Весь зал замер. Подняв ткань за два краешка, Тайлефер встряхнул ею так ловко, что она горизонтально, точно ковер-самолет, повисла в воздухе между фокусником и эрлом.