Владимир Москалев - Гугеноты

— Так точно, ваша светлость.

— Зачем?

— Я хотел бы поговорить с вами об этом с глазу на глаз. Таково приказание господина коннетабля.

— Шомберг, можете отправляться обратно и доложить, что выполнили поручение.

— Прошу прощения, господин маршал, — поклонился Шомберг, — но я не могу докладывать о проделанной мною работе, если я ее не закончил. Я должен убедиться, что ваша беседа состоялась и принесла положительные результаты, на которые уповает мсье коннетабль. Таков его приказ.

— Вот оно что… — озадаченно протянул маршал, силясь понять суть происходящего. — В таком случае отправляйтесь пока к Лесдигьеру, думаю, вам с ним есть о чем поговорить, ведь вы с недавнего времени близкие друзья.

Шомберг поклонился и исчез.

— Идемте в мои покои, — пригласил маршал, — там нам с вами будет удобнее.

Они пересекли приемную и вошли в комнату, стены которой были увешаны гобеленами с изображенными на них сценами из мифологии.

— Я слушаю вас, — проговорил Франсуа Монморанси, поворачиваясь к гостю, но не садясь и не предлагая сесть посетителю. — Вас послал ко мне коннетабль, не так ли?

— Совершенно верно.

— С какой целью?

— Ему известно о предстоящей дуэли с принцем Конде.

— Он полагает, что вы знаете свое дело лучше Буасси?

— И не без оснований, монсеньор. Буасси брал уроки у моего отца.

— Кто же ваш отец?

— Его звали Жоффруа де Ремон.

— Ваш отец обучил и вас тому же искусству, что и Буасси?

— С той разницей, что я могу выдержать бой с двумя такими, как Буасси.

— Он показал вам какие-то особенные приемы?

— Именно те, которых не знает Буасси.

— Вы хотите сказать, что пришли научить меня этим приемам?

— Да, монсеньор.

— Следовательно, вы считаете, что мой противник сильнее меня?

— Дело в том, что принц Конде брал уроки у меня.

Наступило тягостное молчание.

Учитель ждал. Герцог задумчиво, точь-в-точь как его отец, выстукивал марш пальцами на поверхности стола.

— Откуда Анн де Монморанси узнал о вас?

— Я полагаю, что первому министру королевства достаточно шевельнуть пальцем, чтобы узнать то, что ему надо узнать.

— Где вы живете, мсье?

— В Понтуазе.

— И он привез вас оттуда только затем, чтобы вы показали мне те приемы, которые известны лишь вам и принцу Конде?

— Ваш отец беспокоится за вашу жизнь, монсеньор. И я разделяю его опасения.

— Но их не разделяю я. Я не желаю пользоваться вашими услугами. Как дворянин, заявляю вам, что это будет нечестно с моей стороны. Я вызвал его на дуэль, не зная о вашем существовании. Пусть все останется на своих местах.

— Монсеньор, Конде убьет вас.

— Пусть только попробует. Мы еще потягаемся.

— Позвольте заметить, господин герцог, что это по меньшей мере неразумно с вашей стороны.

— Я полагаюсь на волю провидения, господин де Ремон, а оно всегда на стороне справедливости.

— Если Конде убьет вас, ваш отец убьет меня. Герцог резко повернулся к учителю:

— Это он вам так сказал?

— Он дал понять, что в этом случае не жить ни мне, ни моей семье. Со мной живут дочь и ее маленький ребенок. Они останутся без крова, их выбросят на улицу. Я не говорю уже о своей собственной участи. Только вы сможете предотвратить несчастье, и на вас, как на Бога, я уповаю.

— Черт возьми! — воскликнул маршал. — Господин коннетабль проявляет чрезмерную отцовскую любовь, думая, что его сыну придется поступиться чувством благородства, которое он сам же в нем воспитал. Едем к нему!

— Не стоит этого делать, монсеньор, — сказал гость, не двинувшись с места. — Вам не удастся изменить решение коннетабля. Поверьте, у него были на то веские основания. Ваша жизнь неизмеримо дороже, нежели жизнь Конде, и она нужна не столько вам самому, сколько Франции. Коннетабль стар… очень стар. Кто наследует ему после его смерти? Конде? Колиньи? Быть может, ваш брат? Впрочем, в Париже я человек новый и не мне давать вам советы, но подумайте хорошенько, господин маршал, о возможных последствиях дуэли.

Старый учитель был прав, и герцог понимал это. В случае его смерти род Монморанси обречен на забвение, ибо коннетаблю недолго осталось жить, и все свои надежды на продолжение рода и благополучие их семейства он связывал со старшим сыном. Было, правда, еще три, но Шарль и Гильом были далеки от политических дел государства и еще дальше — от королевского двора. Третий, Генрих де Монморанси, странствовал где-то по Европе и знать ничего не хотел о внутренних распрях в своем государстве.

Смерть Конде, в свою очередь, устраивала Екатерину Медичи. Слишком возвысилась и упрочилась в последнее время партия гугенотов, чересчур многочисленны и наглы они стали. Убрав вождя, Екатерина быстро утихомирит буйные головы, и вновь восстановится равновесие, о чем так радеет и старый коннетабль и что необходимо для исстрадавшейся, израненной Франции, терпеливо зализывающей свои раны после неудачных итальянских походов и собственных религиозных войн.

О победе своего сына мечтал и Анн де Монморанси, ибо в этом случае путь к неограниченной власти становился свободным. Это предвещало полное торжество дома Монморанси над вождями и сторонниками обеих партий, это сулило мир в королевстве, это было благом для Франции и ее народа.

Смерть Конде устраивала и господина де Рамона. Как добрый католик, он теперь уже от всей души жалел, что выдал секреты своего мастерства вождю противной партии, и с огорчением думал, что эти тайные приемы стали или, быть может, станут общим достоянием армии гугенотов.

— Итак, вы утверждаете, — нахмурился маршал, — что мой противник владеет особыми приемами, о которых неизвестно никому? А также полагаете, что мне тоже надлежит знать о них, дабы не дать принцу убить себя?

— Так думает ваш отец, этого хочет все королевство.

— Что ж, в таком случае идемте, — тряхнул головой Франсуа де Монморанси. — Но помните, я делаю это только ради спасения вашей жизни, ибо коннетабль действительно способен осуществить свою угрозу, если пойти против его воли. Идемте же!

— Куда? В фехтовальный зал, разумеется!

В пятницу рано утром, едва солнце показалось из-за шпилей церквей и башен Парижа, дуэлянты прибыли на место.

Это была небольшая поляна на окраине Булонского леса.

С принцем Конде были Матиньон, Колиньи и де Ла Ну, со стороны Франсуа де Монморанси присутствовали Лесдигьер, Шомберг и Водемон. Матиньнон с Лесдигьером удваивали дуэлянтов. Можно было утроить и даже учетверить поединок, но остальные участники не выказали особенного желания, хотя Шомберг и предложил свои услуги.

Адмирал Колиньи, которого прозвали «ходячим кодексом дворянской чести и поведения», собственноручно позаботился о том, чтобы все необходимые условия поединка были соблюдены. Он проверил длину клинков противников, убедился, что оба в камзолах с отстегнутыми брыжами (было довольно прохладно), а значит, одинаково одеты, и поставил их так, чтобы солнце, появись оно внезапно, не слепило глаза ни тому, ни другому. Перед поединком, помня свои обязанности, секунданты сделали попытку помирить враждующих и всем полюбовно разойтись.