Владимир Москалев - Гугеноты

— Это очень умный и храбрый дворянин, мой принц, и он в чести у Монморанси. Кстати, не без его помощи нам удалось избавиться от герцога Гиза. Наконец, это тот самый дворянин, которому вы, принц, обязаны жизнью.

Конде удивленно вскинул брови:

— И вы говорите, что он спас мне жизнь? Каким же это образом?

— Именно он привел того врача, который вырвал вас из лап смерти.

— Что вы говорите, разве меня лечил не Шаплен?

— Но по указаниям мэтра Амбруаза Паре, которого привел Лесдигьер. Никто уже не ручался за вашу жизнь, принц. Оба врача, Ле Лон и Шаплен, не распознали истинное течение болезни и своими действиями чуть было не уложили вас в могилу.

— В самом деле? Мерзавцы… Однако этот самый Шаплен и словом не обмолвился об истинном положении дел. Надеялся, что правда не выплывет наружу?

— Не думаю. Но он не мог вернуться к королеве с известием, что раненый принц удалил его от себя за невежество. Не будем и мы разубеждать Ее Величество в искусстве личного врача.

— Так он протестант, этот хирург?

— Совсем недавно он примкнул к нашей партии гонимых. Помнится, это было после Орлеана.

— Я хочу его видеть, Колиньи. Я желаю отблагодарить того, кому обязан жизнью.

— Деньгами? Он горд и не возьмет ни су с человека, являющегося вождем его партии.

— Что же, в таком случае, мне сделать для него?

— Думаю, принц, он сам скажет, когда вы навестите доктора в его скромном жилище.

— Решено, Колиньи, как только я встану на ноги, мы немедленно сходим к этому лекарю. Где он живет?

— Где-то неподалеку, спрошу у Лесдигьера.

— Честное слово, адмирал, если бы я мог уже достаточно хорошо ходить, я тотчас нашел бы этого гвардейца и от всего сердца пожал бы ему руку.

— Вовсе не обязательно вставать для этого с постели, принц. Этот гвардеец — в приемной, и давно ждет, когда вы соблаговолите принять его.

— Черт вас возьми, Колиньи, — воскликнул Конде, — зовите же его сюда, я хочу с ним поговорить.

Лесдигьер вошел и почтительно склонился перед полулежащим в постели принцем Конде.

— Садитесь, молодой человек, — проговорил принц, указывая вошедшему на стул рядом с адмиралом. — По правде говоря, это я должен бы поклониться вам. Ведь именно вы привели этого замечательного хирурга.

— О, монсеньор, — скромно ответил Лесдигьер, — я только исполнил свой долг.

— Не только долг, но и чувство уважения и любви к вашему вождю руководило вами, надо полагать? Не отвечайте. В самом деле, о какой любви к человеку может идти речь, если этот человек похитил у вас вашу любовницу? Вернее, пытался похитить.

— О, монсеньор, — произнес Лесдигьер, — поверьте, я уже забыл об этом инциденте.

— Да, но об этом не забыл я, мсье, и буду помнить долго. Помнится, там, в лесу, я попросил у вас прощенья… Но если тогда это было произнесено с оттенком сарказма, то теперь я вторично от чистого сердца прошу простить меня. Я поступил опрометчиво, не поинтересовавшись, чьей любовницей является госпожа де Савуази, и вот наказан за это. Поверьте, я бы никогда не сделал этого, зная, что вы наш единоверец.

— Монсеньор, каждый из нас совершает ошибки, но поистине достоин уважения тот, кто умеет признавать их, доказывая этим свою честность и внутреннее благородство.

— Я поступил бы так, мсье Лесдигьер, даже не зная о том, что вы спасли мне жизнь.

— Мне хотелось бы теперь поговорить о вас. Давно ли вы служите в доме Монморанси?

— Скоро будет три года.

— И вы довольны своей службой?

— Да, монсеньор.

— Знает ли герцог, что вы протестант?

— Разумеется.

— Это его не смущает?

— Его не беспокоит вероисповедание человека, служащего верой и правдой ему и Франции.

— Браво. Весомое очко в его пользу. Той же позиции придерживается, надо думать, и коннетабль?

— Семейство Монморанси — политики, и это всем известно, монсеньор. Их деяния сводятся к укреплению мира в королевстве и прекращению религиозных войн.

— Можете ли вы то же самое сказать и о Екатерине Медичи?

— Разумеется. Не в силах помешать войне католиков с гугенотами, она, тем не менее, делает все возможное для примирения враждующих партий.

— Ей не мешало бы при этом снестись с Римом и с его помощью утихомирить церковь, разжигающую эту вражду. Как вы думаете?

— Согласен с вами, монсеньор, но если она этого не делает, значит, это идет вразрез с внешней политикой государства. Так, во всяком случае, мне думается.

— Мне нравится ваш ответ, мсье. Однако в нем чувствуется дыхание политика, и это, видимо, следствие того, что вы служите семейству Монморанси. Признайтесь, шевалье, у вас иногда были беседу на подобную тему с маршалом?

— Когда его светлость удостаивает меня разговоров с ним, у нас находятся другие, более отвлеченные темы, хотя иногда беседа переходит в политическое русло.

Конде с интересом наблюдал за Лесдигьером, видимо, испытывая удовольствие от разговора, потом внезапно спросил:

— И вам, надо думать, известно нечто такое, что было бы небезынтересным узнать нам, гугенотам? Я хочу спросить, не замышляется ли в доме Монморанси что-либо, прямо или косвенно направленное против протестантов?

— Нет, насколько мне известно, — коротко ответил Лесдигьер.

— Значит, — осторожно спросил Конде, — вам, может быть, что-то и не известно?

— Вероятно. Кто может знать планы семейства Монморанси?

— А вам хотелось бы их узнать? — снова спросил принц.

— Нет, монсеньор, — честно ответил Лесдигьер.

— Но почему же? А если они направлены против ваших же собратьев по вере?

— Этого не может быть. Монморанси не испытывают ненависти к гугенотам.

— А к католикам?

— И к ним тоже.

— Чем же вы тогда объясните мой поединок с герцогом? Не тем ли, что он хотел убрать вождя протестантов, да еще и секретным приемом, который ему специально для этой цели и показали?

— Могу вас заверить, монсеньор, что поединок этот с его стороны был нечем иным, как лишь защитой чужой чести.

— Вашей, шевалье?

— Да.

— Из ваших ответов я понял, что вы честный и благородный дворянин, добросовестно служащий своему хозяину, — улыбнулся Конде. — Вы так же послушны вождю своей партии, шевалье?

— Так же, монсеньор, — без колебаний ответил Лесдигьер.

— Чьим же приказаниям вы подчинитесь, если они пойдут одно вразрез другому? — спросил принц, испытующе глядя на молодого гвардейца.

— Вероятно, ничьим, монсеньор, если они будут противоречивы. Я буду руководствоваться голосом собственного рассудка, никогда не противоречащего принципам моей чести.

— Браво! — воскликнул Колиньи. — Именно такого ответа я от вас и ожидал, мсье.

— Я задам вам еще пару вопросов, шевалье, — проговорил Конде. — Смогли бы вы, если бы я вас о том попросил, узнать какие-либо интересующие меня сведения о планах семейства Монморанси? Вы понимаете меня, надеюсь?