Владимир Москалев - Гугеноты

Лесдигьер слегка покраснел. Только теперь он понял, к чему вел речь Конде. Поднявшись со стула, он слегка изменившимся голосом ответил:

— Я не шпион, монсеньор, и никогда им не был.

— А если дело касается членов вашей партии?

— Даже и в этом случае.

— Но если дело коснется открытого выступления, встанете ли вы под наши знамена?

— Именно так подскажет моя совесть и мой долг, монсеньор.

— Я так и думал, — улыбнулся Конде, — и я рад вашим чистосердечным ответам. Не сердитесь на меня за те вопросы, которые вам не без удивления пришлось выслушать. Это было небольшое испытание. Согласитесь, я должен знать, что собой представляет человек, которому я от всей души предлагаю свою дружбу. А в доказательство моих слов — вот вам моя рука!

— Монсеньор…

— Ну, смелее, шевалье. Или сражаться с горсткой смельчаков против армии Гиза в Васси было легче? Только не очень сильно жмите, признаться, рука у меня еще болит. Возьмите этот маленький подарок от меня, — сказал Конде, снимая с пальца перстень и протягивая его юноше.

— Благодарю вас, монсеньор, — ответил с поклоном Лесдигьер, — но мне, право же, вполне достаточно вашего рукопожатия.

Но Конде был неумолим:

— Носите его всегда в память о нашей встрече и знайте, что не каждому смертному выпадает счастье иметь такой подарок от принца королевской крови.

Лесдигьер еще раз поклонился и взял перстень:

— Благодарю, монсеньор.

— И помните, шевалье, — добавил принц, — что отныне принц Конде Людовик де Бурбон в числе ваших друзей. Вы всегда найдете в моем доме поддержку и защиту, а также можете рассчитывать на мою помощь в любой вашей жизненной неудаче.

— Еще раз благодарю вас, монсеньор, — произнес Лесдигьер, — однако надеюсь, что мне не придется утруждать своими просьбами ваше высочество.

— Возьмите и мою руку, шевалье, — проговорил Колиньи, вставая, — и знайте отныне, что это рука друга. Помните, что двери моего дома всегда открыты для вас.

— Я запомню этот день на всю жизнь, — молвил Лесдигьер, пожимая также руку адмиралу, — и буду рассказывать своим детям о том, что сегодня я пожал руки двум величайшим людям Франции.

— Как только я поправлюсь окончательно, а это будет, видимо, не раньше, чем через неделю, навестите меня в Лувре, — произнес Конде, — я познакомлю вас с одной интересной особой. Думаю, знакомство это не окажется для вас бесполезным.

— Весьма буду рад, монсеньор, ибо знакомства — полезная вещь. А теперь позвольте мне откланяться, — склонил голову Лесдигьер.

— Передайте герцогу, что я не испытываю к нему вражды, — сказал напоследок Конде. — Пусть навестит меня, я буду весьма рад…

Когда Монморанси на другой день пришел в дом Конде, они от души обнялись, и принц проговорил:

— Честное слово, кузен, если я выкарабкаюсь, а дело, кажется, идет к этому, мы с вами будем самыми добрыми братьями.

Через неделю принц Конде и Лесдигьер вместе вошли в покои короля Франции Карла IX. Увидев любимого дядю, спутника своих амурных похождений, охоты, игр и забав, король не смог сдержать счастливой улыбки и от души обнял принца, радуясь его выздоровлению. Узнав из уст Конде, какую роль в этом сыграл Лесдигьер, Карл протянул ему руку:

— Шевалье де Лесдигьер, вы спасли жизнь не только принцу королевской крови, вы вернули мне моего родственника и друга. Требуйте от меня любую награду, какую пожелаете.

— Сир, я тронут вашим вниманием к моей скромной особе, — произнес Лесдигьер, — но, видит Бог, если я сделал что-то, что доставило радость Вашему Величеству, то вызвано это было не желанием возвыситься или получить какую-то награду, а единственно стремлением спасти жизнь человеку, которого я глубоко уважаю и люблю.

— Bene dixisti! [63] «Хорошо сказано!» (лат.). Прекрасный ответ, шевалье, клянусь честью, — вскричал юный король, — и он лишний раз показывает вашу скромность и огромное внутреннее благородство, чего так мало осталось у наших придворных. Вы служите герцогу Монморанси, господин Лесдигьер?

— Да, сир.

— Какой чин вы занимаете в его гвардии?

— Я поручик личной охраны его светлости.

— Хотите служить у меня? Вы получите чин лейтенанта королевской гвардии. Перед вами станут склонять головы иные министры, я уже не говорю о наших придворных.

— Прошу меня простить, сир, но это было бы неблагодарно по отношению к моему теперешнему хозяину, и мне бы не хотелось огорчать его своим уходом. Я привык к своей работе и имею весьма скверную натуру, которая диктует мне не отказываться от своих привычек. Еще раз прошу простить меня, сир.

— Жаль, шевалье. Предложение мое, тем не менее, остается в силе, и вы всегда вольны поступить так, как сочтете нужным.

— Благодарю, сир.

— Я переговорю с герцогом Монморанси, чтобы он сделал вас лейтенантом своей гвардии, вы вполне этого заслуживаете. Помните, отныне в числе ваших друзей сам король Франции.

— Сир, я ваш верный слуга и всегда к вашим услугам.

— Ступайте, шевалье. Я вижу, мой дядя начинает поглядывать на дверь, кажется, ему не терпится увести вас куда-то, например, в будуар к госпоже де Мере. Жаль, черт возьми, что у маршала Монморанси есть такие солдаты, каких нет у меня.

Лесдигьер вышел вместе с Конде, которому нынче было не до будуаров и опочивален придворных дам; ему пора было делать перевязку. Они простились прямо у дверей королевских покоев и направились каждый в свою сторону. И, проходя по коридору, Лесдигьер заметил, как придворные расступаются перед ним и слегка склоняют головы.

Выйдя из Лувра, Лесдигьер неторопливо направился на улицу Обри ле Бушер. Ремонтные работы, проводимые в особняке де Савуази, наконец закончились, и баронесса, оставив улицу О'Пресьер, где она временно снимала дом, жила теперь у себя.

Конец января. Утро. В окна Луврского дворца, выходящие на улицу Астрюс, уже давно настойчиво стучится рассвет.

В глубине комнаты, на кровати под зеленым балдахином с отдернутым пологом, лежат двое: мужчина и женщина. Женщина спит, мужчина глядит в окно на шпиль церкви Сен-Жермен Л'Оссеруа, из-за которого вот-вот выглянет вялое, холодное солнце.

В комнате тепло: топят внизу, жар идет по трубам из меди, идущим по одной из стен.

Женщина заворочалась во сне, повернулась на другой бок, к мужчине лицом. Он услышал ее глубокий вздох, потом неровное дыхание и понял, что она уже не спит.

— С добрым утром, моя королева, — сказал он, поворачиваясь на спину.

— А, так вы уже не спите, Карл? — ответила женщина. — И давно вы высвободились из объятий Морфея? [64] Морфей — крылатый бог сновидений (греч.).

— Я не сплю уже с полчаса.