Владимир Москалев - Гугеноты

— Отчего же? Ведь мы легли так поздно: было что-то около трех часов ночи. Вас тревожат какие-то мрачные мысли?

— Меня ничто не тревожит, Ваше Величество, но я хотел бы спросить: помните ли вы, какой сегодня день?

— Я это прекрасно помню, господин кардинал, как и вашу недавнюю просьбу о поездке. Но вы, быть может, передумали?

— Я? С какой стати? Я полагаю, народ должен видеть хотя бы одного представителя дома Гизов, пусть даже он облечен духовной властью.

— Но ведь с нами едет Генрих Гиз, ваш племянник, представитель власти светской. Чего же вы кипятитесь?

— Он еще мальчик и всецело занят своими ребяческими играми с вашими сыновьями. На него даже не обратят внимания.

— В отличие от Генриха Конде, хотите вы сказать? О, принц Людовик, его отец, наверняка посадит сына на лошадь и заставит ехать рядом с собой. Пусть народ видит юного протестанта, славного отпрыска полководца Конде.

— В таком случае, мадам, я тоже поеду верхом, а на другой лошади, рядом со мной, будет восседать мой племянник.

— Понимаю вас, кардинал, — рассмеялась Екатерина Медичи, — вам не хотелось бы остаться в тени?

— Не столько мне, сколько юному герцогу Генриху.

— И, таким образом, — продолжала королева-мать, — желаемый баланс будет полностью восстановлен.

— Разумеется, — ответил Карл Лотарингский. — Чего греха таить, вы и так слишком много внимания уделяете гугенотам и их вождям, в последнее время в Лувре только и разговору что о Конде, Колиньи и юном принце Наваррском; о Гизах совсем не говорят, будто бы никогда и не было Франциска, великого и славного полководца французской армии. Вы и в походе собираетесь придерживаться той же ориентации? А знаете ли вы, что дворяне уже толпами стали менять веру на протестантскую, особенно после того, как король объявил во всеуслышание, что Конде — его самый лучший друг.

— Карлу нужна новая большая игрушка; он поиграет ею и бросит. А что касается дворян, то успокойтесь, они скоро вновь вернутся в лоно римской церкви. Ну а если о Гизах и не говорят, то это потому, что нет побед, одержанных католиками над протестантами, а ведь вы помните, как возносили вашего брата и вас после битв под Руаном и Дрё.

— Не хотите ли вы сказать, мадам, что для устранения дисбаланса в обществе мне надлежит взять в руки меч и отправиться громить гнезда протестантов?

Екатерина с любопытством посмотрела на собеседника и улыбнулась:

— Интересная мысль, ваше преосвященство! Почему бы и нет? Ваш брат именно этим снискал себе уважение и славу.

— Мой брат был великий полководец, а я только кардинал, смиренный слуга церкви.

— Это не мешает вам собрать войско и объявить поход за веру, а полководцами у вас будут герцоги Неверский и Монпансье, чем не подходящая пара? Ну что вы на это скажете?

— Скажу, что в случае победы вся слава достанется им, а не мне, — отозвался кардинал, не понявший, что его любовница смеется над ним. — Я же, как их духовный и идейный руководитель, останусь незамеченным. Народ любит воинов, проезжающих по улицам Парижа в шрамах и латах, в копоти и пыли военных дорог, и с недоверием относится к тем, кто, сидя в четырех стенах, лишь отдает приказы и распоряжения.

— Так в чем же дело, ваше преосвященство? — по-прежнему улыбалась королева. — Садитесь на коня и поезжайте во главе войска в самое пекло сражения. Глядишь — и на вашем теле появятся синяки и шрамы.

Кардинал резко присел на постели и уставился на собеседницу, насмешливо глядящую на него из-под полуприкрытых век хитрыми черными глазами.

— Клянусь мессой, я так и сделаю, Ваше Величество, — вскричал Карл Лотарингский, — и ценой собственной крови добуду славу и уважение доблестному семейству Гизов, о которых со дня смерти брата стали забывать.

— Вам представится такая возможность, господин кардинал, будьте уверены, — откровенно зевнула королева-мать, — а пока поберегите свою кровь, не торопите события, ваше время еще не пришло. Помните о том, что сейчас у нас с протестантами мир.

— И долго он будет продолжаться?

— Столько, сколько нужно.

— Кому нужно?

— Мне. Вам. Всей Франции. Близ владений Жанны Д'Альбре мне предстоит встреча с испанским послом. Вот тогда я и смогу ответить на ваш вопрос, а пока…

— А пока?

— Нам надлежит ждать и помнить о том, что дело могут решить… — она помолчала секунду-другую, потом договорила: — Один или два удара кинжалом.

— Вы намекаете на…

— Вы правильно меня поняли, ваше преосвященство, но не уразумели до конца мою мысль. Удар ножом всегда остается ударом независимо от того, кто его нанес, и в этом деле, как правило, есть руководитель и есть исполнитель, и вот когда последнего поймают, то начнут искать первого, а это совсем нежелательно. Вы понимаете меня, надеюсь?

— И, если я правильно вас понимаю, то есть и другие способы, более безобидные и не требующие ни лишних человеческих жертв, ни ответственности за содеянное.

— Восхищаюсь вашей прозорливостью, господин кардинал, — ответила Екатерина. — Никто, кроме вас, не смог бы выразить свою мысль яснее.

— Тогда… чего же мы ждем? — растерянно спросил Карл Лотарингский, почувствовавший легкую тень иронии в ее словах.

— В данном случае мы ждем утра и доклада наших гофмейстеров о том, что все готово к сборам и надлежит отправляться в дорогу. Впрочем, утро, кажется, уже наступило.

Королева-мать ловко ускользнула от щекотливой темы и вновь вернулась к разговору, с которого и началось это утро.

Речь шла о большом путешествии по Франции, которое королева решила устроить с целью показать французскому народу короля Карла IX, его богатство и силу, а заодно и все свое семейство, которым она так гордилась и для которого предназначила главные роли в огромной интермедии, слухи о которой мгновенно полетят во все концы Европы. Она вознамерилась показать всем великолепие и благополучие королевского двора, что, в конечном счете, утихомирило бы умы и дало понять о незыблемости государственных устоев и крепости правительственного аппарат, вера в которые была подорвана недавно прогремевшей гражданской войной. В то же время надо дать увидеть своим детям воочию необозримые красоты государства, которым они будут править, глубь его лесов и ширь его полей. Да и развеяться надлежало ее детям, не все же время сидеть взаперти в мрачных стенах Лувра. Так думала мадам Екатерина, глядя на бледные и унылые лица своих отпрысков, на которые, и она сама это подозревала, смерть уже наложила свой неумолимый отпечаток.

Путешествие должно было охватить всю Францию от Парижа до Байонны и от Донфрона до Монпелье и было рассчитано на два года. Выезд должен был состояться сегодня в полдень, и королева не понимала, чего ради кардинал затеял этот разговор именно сейчас, если об этом можно было поговорить, к примеру, вчера.