Ада Федерольф - Рядом с Алей

В следующем году Лена все же защитила диплом, и стал вопрос о работе.

Из ЦГАЛИ пришло предложение зачислить Лену младшим научным сотрудником и направить ее к Але в качестве литературного секретаря.

Здоровье Али в это время так пошатнулось, что она почти не могла ходить; постоянные головные боли мешали работать над переводами (в ту пору это были в основном поэтические переводы с французского языка, которым она владела как родным). Была еще необходимость записать все, что она помнила о своей матери и о ее творчестве. Лена была рада остаться при Але. В значительной степени благодаря ей в ленинградском журнале «Звезда» в 1973 году начали публиковаться Алины воспоминания «Страницы прошлого». Но Алин земной срок был уже отмерен… Теперь, когда нас осталось только двое, мы поддерживаем связь, и я всегда с любовью и восхищением думаю о Леночке, о том, чем она была в нашей жизни.

Осенью 1961 года Аля наконец получила квартиру. Комната была совсем пустая, только посреди стоял игрушечный мягкий пудель, которого подарила Аня Саакянц. Мы обнялись. Аля прошептала:

– Моя первая своя комната в жизни!

Кончились мытарства в темном, заставленном углу у тети Лили, где не было ни своего стола, ни даже стула, а только матрас на двух сундуках. Не надо было ходить к соседу Леве, чтобы в его отсутствие печатать на машинке, не надо было, наконец, круглый год жить в только что построенном домике в Тарусе, вдали от Москвы, вдали от всего, что тогда было жизненно необходимо и давало заработок.

Правда, две зимы, проведенные в Тарусе, Аля потом вспоминала с нежностью. Был чудный воздух, чистые снега, были уют и тепло от печки, и, хотя быт был очень труден, мы были вместе, а Аля еще сравнительно здорова. Мы с ней совершали длинные прогулки по заснувшему городку, когда гулко отзывался в тишине хруст снега, иногда где-то тявкала собака, а надо всем этим было темное небо и сверкающие звезды.

К нам иногда приезжали гости, мы на разные лады справляли Новый год, смеялись, радовались, и казалось, что жизнь наконец обернулась к нам лицом – нас двое, есть надежда, есть возможность жить осмысленно, по велению совести. Аля тогда очень похорошела, окрепла. Была полна планов, главным из которых было сохранение и издание наследия М. И. Цветаевой.

Я уговорила ее взяться потом за автобиографическую книгу, которую мы условно называли «Мои сто встреч». Она должна была начинаться с воспоминаний о Франции и потом дойти до наших дней. Аля обычно усмехалась: «Посмотрим, будет ли это потом…»

Приезжала к нам зимой в Тарусу погостить и Ирочка Емельянова, дочь Ольги Всеволодовны Ивинской, друга Б. Л. Пастернака. Ира к тому времени досрочно освободилась из лагеря, куда Аля посылала ей письма, продуктовые посылки и даже вязаные кофточки. Ира обожала Алю и восхищалась ею.

В памяти возникают отдельные моменты травли Пастернака после присуждения ему знаменитой Нобелевской премии.

Началась эта кампания, если не ошибаюсь, с редакционной статьи Заславского в газете «Правда» под названием «Шумиха и реакционная пропаганда вокруг литературного сорняка». Затем были письма в «Литературную газету». Одно из них потом многими цитировалось: «Я роман не читал, – пишет слесарь N-ского завода, – но, по-моему, вредная книга!» Кочетов назвал Бориса Леонидовича «отщепенцем», Михалков сочинил издевательские стишки, Шолохов прислал в Союз писателей известную телеграмму: «Плюю в морду Иуде».

На съезде комсомола выступил с речью Семичастный, где высказался примерно так: «Свинья где жрет, там и серит…» И еще: «Мы не будем чинить препятствий, если автор захочет отведать капиталистического рая».

В те дни вокруг Бориса Леонидовича образовалась пустота. Но рядом с ним постоянно были его родные, В. В. Иванов, Инесса Маленкович, Ивинская, ее дочь Ира и Аля. От Поликарпова из ЦК КПСС пришел совет Борису Леонидовичу написать объяснительное письмо Н. С. Хрущеву. Текст с отказом от Нобелевской премии сочинила Аля, Борис Леонидович немного поправил. Письмо перепечатали, и Ира отнесла его в окошко ЦК.

Тогда Пастернак написал: «Быть знаменитым – некрасиво».

Кампания набирала силу. Из репертуара театров были изъяты пьесы, переводы которых принадлежали перу Пастернака. 27 октября Борис Леонидович был исключен из Союза писателей, 31-го – Московская организация Союза подтвердила решение союзной и своей резолюцией потребовала лишения Пастернака советского гражданства.

Писателей обуял знакомый страх. В Ялте один поэт, считавший себя учеником Бориса Леонидовича, другой – многолетним его другом, опубликовали резкие выпады против него в местной газете. М. Светлов видел, как ночью хулиганы бросали камни в окно дачи Пастернака в Переделкине. Это заставило Иру Емельянову, учившуюся в Литинституте, организовать круглосуточную охрану жилища Пастернака. Боялись какой-нибудь «аварии». Студенты незаметно сопровождали Бориса Леонидовича, когда тот, приехав из Москвы, шел от станции к себе на дачу, во время прогулок и караулили дом.

Я пропал, как зверь в загоне.

Где-то люди, воля, свет,

А за мною шум погони,

Мне наружу хода нет…

В 1959 году Ольге Всеволодовне позвонил итальянский издатель и сказал, что привез гонорар за издание «Доктора Живаго» и по желанию автора должен отдать его Ивинской. Та попросила пойти на свидание с ним своих детей. Возле почтамта Ире и Мите вручили чемодан, с которым они, не зная, что в нем, прибыли в Потаповский. Дома чемодан открыли и обнаружили в нем около миллиона советских денег. Борис Леонидович взял половину, остальное передал Ольге Всеволодовне.

Это дело имело следующее продолжение. В августе 1960 года в КГБ вызвали Ириного брата Митю, а потом следователь Алексаночкин (который занимался и делом реабилитации С. Я. Эфрона) вызвал Алю.

Конечно, получение повестки КГБ в 1960 году не вызвало того страха и смятения, с которыми Аля шла по вызову того же ведомства в 1955 году в Туруханске. Но это не помешало нам проститься как перед долгой разлукой и договориться, что, как только будет возможно, Аля зайдет в Москве к Е. Голышевой (переводчица, годами жившая в Тарусе), Голышева позвонит мужу в Тарусу, а последний зайдет ко мне. (У нас еще не было тогда телефона.)

Уехала Аля утром. Весь день я не находила себе места, а уже в совершенной темноте наконец зашел с собакой Н. Д. Оттен и сказал, что только что звонили по телефону – Аля благополучна, весела и ест бульон. Мой страстный поцелуй и объятия, в которые я заключила сперва Оттена, а потом собаку Тришку, ошеломили обоих.

Все дело, как мы потом поняли, как раз и было связано с гонораром за «Доктора Живаго». На допросе Алю спрашивали, что она знает о деньгах, переданных О. В. Ивин-ской, но Аля действительно ничего не знала, о чем чистосердечно и сказала.