Барбара Хофланд - Ивановна, или Девица из Москвы

Как вы могли так долго не замечать скромные достоинства и неяркие прелести Лоры де Корси, — не могу понять, — не замечать и слишком явного к вам расположения этой милой барышни, — не знаю. С вашей вечной страстью восхищаться всем необычным, необузданным, эксцентричным, вы всякий раз не замечали того возвышенного по своей сути, что имело несчастье оказаться на вашем пути. Будь кроткая и обладающая чувством собственного достоинства Лора дочерью какого-нибудь набоба или перуанской принцессой, нищей эмигранткой или отвергнутой фавориткой , известной кокеткой или философом в юбке, тогда вы клялись бы, что на всем белом свете не найти столь обворожительного создания, и бросили бы себя и свою судьбу к ее ногам. Но, к сожалению, Лора была дочерью ваших ближайших соседей, и вы каждое воскресенье видели ее в церкви, вы слышали о ней каждый раз, когда обсуждались скромное благочестие, доброжелательность или незаметные достоинства. Вы готовы были восхищаться ею и уважать ее, но вы не смогли ее полюбить , потому что все было так естественно и так обычно.

Даже несмотря на то, что она, и только она, оценивала вас так, как желает быть оцененным ваше нежное тщеславное сердце. Поймите меня правильно. Я думаю, она была способна на это когда-то, и надеюсь, что победила эту слабость в себе после вашего отъезда. На самом деле она сейчас очень нездорова, и у нее есть кое-что более важное, о чем ей стоит поразмышлять.

Эта ваша страсть к удивительному в ваших интрижках — единственное, с чем я намерен бороться. Поскольку я не имею права предполагать, что Ивановна не столь же добра, нежна, послушна и привязана к дому, сколь великодушна, упорна, смела и решительна, то в этом случае я готов согласиться с тем, что в ней, должно быть, есть все те качества, которые мужчина ожидает увидеть в добропорядочной женщине. Но даже и в этом случае я считаю, что было бы несправедливым увезти такое сокровище из России, где, несомненно, многие знатные молодые люди вздыхали бы у ее ног и где она могла бы стать счастливее, чем с вами.

Однако если вы решились на этот грабеж, позвольте умолять вас как можно скорее вернуться в Англию и известить вашу матушку об этом решении. Должно пройти несколько месяцев, прежде чем Ивановна согласится стать вашей, и хотя в вашем присутствии любовь, возможно, и проявилась бы во всей своей полноте, все же в ее кровоточащем сердце эта любовь пока еще лишь дитя. Поэтому, если вы уже вернули Ивановну ее сестре, в чем я не могу сомневаться, не теряйте времени и возвращайтесь к вашей матери, чьи притязания на ваше сердце нельзя не признавать, как бы оно ни было занято, — а также к искренне любящему вас другу

Чарльзу Слингсби.

Сэр Эдвард Инглби

достопочт. Чарльзу Слингсби

Холодный, флегматичный резонер! Как неверно вы судите о моих чувствах! Но я прощаю вас, ведь когда вы мне писали, вы получили не все мои письма и не могли проследить развитие страсти, которая снедает меня. Тем не менее я хватаюсь за перо в надежде, что пакет, возможно, еще не запечатан и что вместе с моим письмом вы сможете получить заверение в том, что я вернусь в родную страну и навещу свою матушку. Я знаю, что материнское сердце достаточно разумно, и потому не сомневаюсь, что матушка благожелательно отнесется к моим чувствам. Как искренне она с радостью выкажет свою материнскую заботу Ивановне и будет так добра, что позволит мне вернуться в Петербург, если мне дадут хоть малейшую надежду. На самом деле я должен вернуться. Я не вынес бы своего страдания, если бы не надеялся снова увидеть Ивановну, узнать, что для меня все еще есть место в ее сердце, которое, пусть безответное к моим желаниям, по-прежнему безгранично дорого мне.

Очень странно, что мне приходится читать письмо, которое вроде бы поддерживает мои собственные наблюдения и, тем не менее, так противоположно моим чувствам. Ибо я уверен, несмотря на все мои сетования и ваши мудрые рассуждения, что должен быть счастлив с Ивановной — и только с ней. И равно уверен, что сделаю ее такой счастливой, какой желала бы быть любая разумная женщина. Ивановна создана для домашнего счастья и для всех обязанностей, связанных с супружеской любовью. С трудом заставляю себя, набравшись терпения, писать вам, поскольку вы осмеливаетесь сомневаться в этом. Вы принимаете Ивановну за королеву из театральной трагедии, за героиню из рыцарского романа? Вы думаете, раз я бывал глупцом , то останусь таким навсегда? Честное слово, Слингсби, вы чертовски разозлили меня, и я действительно считаю, что страстное желание доказать вам, что у вас абсолютно неверное представление о характере Ивановны и природе моей страсти к ней, является одним из сильнейших резонов, чтоб отправиться в путь в такое ужасное время года. Сознаюсь, мне должно быть стыдно за такое признание, поскольку конечно же моя матушка имеет полное право затребовать меня даже из объятий Ивановны.

Федерович беспрестанно настаивал на том, что время не может не работать мне во благо, и каждое ваше слово о пользе спокойной, бесстрастной привязанности как наилучшей основы для счастья в семейной жизни внушает мне надежду, что время и мое постоянство в конце концов одержат победу. Ваше письмо не остужает мой пыл, но призывает меня к благоразумию. И все-таки я считаю ваше письмо весьма безжалостным и неумным, право же, Слингсби, именно так я и думаю. И если бы я не знал вас как здравомыслящего человека и не имел бы доказательств того, насколько я вам дорог, то добавил бы еще кое-что, потому как чертовски взбешен. Я ощущаю себя точно в роли того влюбленного, который словами Поупа кротко умоляет:

Двух влюбленных! Увы! в данном случае есть только один влюбленный.

Прощайте! Скажите моей дорогой матушке, что я спешу к ней, поскольку в своем письме я не намекнул ей о своем намерении.

Зачем вы упоминаете Лору де Корси в таком раздражающем тоне? Вы полностью разрушили мои надежды, ибо я намеревался изливать в ее нежное ушко все возвышенные речи, которые мог бы изливать Ивановне. Никогда я не представлял себе возвращение домой, не вспомнив об этой милой, скромной девушке как о нежной наперснице моей страсти. В светлые минуты я надеялся, что она разделит со мной мои радости, а в часы отчаяния она всегда представала в моем сознании как единственное существо, которое могло бы меня утешить. Но если в ваших предположениях есть хоть толика правды, то я должен бежать подальше, подальше от этой барышни, поскольку боже упаси меня сделать другого таким же несчастным, каким сделало бы меня сострадание! Нет, мой дорогой друг, я не нанесу никакой боли этой нежной душе, ни за что. С тобой, Лора, я провел несколько лучших часов своей жизни, когда, будучи невинно влюбленным мальчишкой, гордился тем, что оберегаю тебя, и мне нравилось сравнивать твою красоту с красотой роз и жасмина, под душистой сенью которых мы так часто сидели. Ах! Что поделаешь, эти дни прошли. Думаю, когда мужчина подходит к своему двадцатилетию, розы и лилии уже не могут сделать его счастливым, но до последнего своего часа он будет помнить наслаждение, которое они ему доставляли. Тонкие ощущения юности как капли росы для дальнейшей жизни, на солнце они испаряются, ливни смывают их, но мы вспоминаем их как ярчайшие, чистейшие драгоценности на жизненном пути и никогда не перестаем печалиться, что они были столь же мимолетны, сколь и приятны.