Барбара Хофланд - Ивановна, или Девица из Москвы

Но где же любящий отец, который спас мальчика от гибели? Он тонет под холодными волнами! Его силы на исходе, и лишь одной рукой он может бороться с бушующей стихией. Я мгновенно все это понимаю и, положив на дно лодки свою драгоценную ношу, спешу на помощь утопающему. И успеваю поймать его прежде, чем он погрузится в пучину, чтобы больше уже не подняться! Но он совершенно обессилел, и я не в состоянии удерживать его. В мою лодку взбираются два матроса с судна, они успешно спасают меня, но считают, что несчастный, которого я все еще придерживаю руками, покинул нас навсегда, поскольку не подает никаких признаков жизни.

Понимая, что тонувший офицер был жестоко ранен и что рана, вероятно, доставляет ему боль, я сам готов был со страхом согласиться, что их предположения весьма обоснованны. Но он достался мне такой дорогой ценой, что я чувствовал, как важно для меня, чтобы он выжил, иначе я бы мучился, оттого что потерял его, не сделав последней попытки для его спасения. Сожаление, которое выражали матросы, страх увидеть, как его жена вновь открыла глаза, даже мой личный интерес к человеку, ради которого я рисковал жизнью, похоже, заставили меня сделать это усилие. Доставив офицера на берег, мы внесли его в теплый дом и, послав за Томом, стали делать все возможное для возвращения его к жизни. И вскоре почувствовали, или вообразили, что почувствовали, что жизнь к нему возвращается. Тогда мы немедленно укутали его теплыми одеялами и положили в нагретую постель, затем позвали Элизабет, и ей приказано было приготовить какое-нибудь теплое питье и принести это питье в комнату.

Том хотел взять чашку из рук жены, но она скромно предложила свою помощь, откровенно сказав, что «женщина более умелы, чем мужчины, по части кормления больных». Я, одобрив ее предложение, велел ей подойти. Но какими словами описать мое изумление! Мое… назвать ли это разочарованием? Нет, Боже упаси! — когда Элизабет воскликнула: «Ах! Что я вижу! Бедная моя леди! О Господи! Это же барон Молдовани!»

То, как она изумилась, убедило меня больше, чем ее слова, поскольку выражение лица Элизабет доказывало правильность этих слов. К ужасу девушки, чашка с питьем выпала у нее из рук. Это обстоятельство заставило меня моментально очнуться, поскольку в это время я был ни жив, ни мертв. Я успел схватить чашку на лету и таким образом сохранил часть ее содержимого, которое набрал себе в рот, а затем, приподнявши тело, приложился губами к ледяным губам своего соперника и медленно-медленно влил в него питательную жидкость. Чего только я ни перечувствовал в этот ужасный момент! Сердце мое колотилось так, будто готово было разорваться в груди. Если бы жизни всех, кого я когда-либо любил, зависели от судьбы этого человека, мое стремление спасти его не могло бы быть более рьяным. Здесь я не притворяюсь. Я просто знаю, что это так. Никогда еще у меня не было желания столь сильного и никогда я не испытывал радости, равной той, что я ощутил, когда понял, что мои надежды не были обмануты, что то самое питье оказало нужное действие и органы дыхания страдальца стали восстанавливаться.

Затем я молча кивнул Тому, и тот протянул мне ложку с бренди. Спасенный медленно проглотил и это. Я убедился, что он оживает: вернулось сердцебиение, я почувствовал это, приложив руку к его груди.

«О, Ивановна!» — вскричал я и упал почти без чувств на пол.

Наверняка была в этом имени какая-то магия. Или, скорее, Небеса позволили этому имени вызвать храбреца в этот мир, жизнь в котором сулит ему высочайшее счастье. Так или иначе, но не успел Том броситься мне на помощь, как офицер открыл глаза и стал лихорадочно искать взглядом ту, чье имя вернуло его к жизни.

К этому времени Элизабет полностью пришла в себя и не замедлила подойти и обратиться к спасенному по имени и заверить его, что он находится среди друзей. Но Том поступил очень мудро, прервав ее и распорядившись дать больному большой глоток вина, чтобы тот уснул, что быстро и было исполнено.

Представьте теперь меня наблюдающим за дремотой того человека, чье выздоровление навсегда порушило те тщетные надежды, которым я, как теперь понятно, потворствовал столь же неистово, сколь и напрасно, так как горечь разочарования превзошла все, что я только мог себе вообразить. И все же капелька меда примешивалась к этой порции желчи и превращала мои слезы в восторг — я был тем, кто вернул Ивановне счастье, я рисковал жизнью, чтобы спасти ее мужа! Тысячу и тысячу раз повторял я это своему сердцу! Я представлял себе ее слезы радости! Я слышал ее призыв благословения на мою голову, и это приводило меня в состояние восторга! Я представлял себе ее взгляд на любимого человека, и мое невеликодушное сердце сжималось от этого. Но, тем не менее, я не был несчастен — поскольку сделал счастливой Ивановну!

Однако сильнейшее утомление и всевозможные волнения, которые я испытал, отплатили таким дурным состоянием, что мне пришлось удалиться, пока барон не отошел от глубокого сна, в который отправил его Том. И все-таки, несмотря на нездоровье, мой беспокойный дух, который ищет себе пищи в событиях самых невероятных и даже неприятных, заставил меня разузнать, что связывает барона Молдовани с той женщиной и с тем ребенком, которых я видел. Мне сообщили, что женщина, тревожась о его состоянии, находилась в то время в нашем доме вместе со своим мужем, ожидая, когда сможет увидеть барона и убедиться, что ему не стало хуже от усилий по спасению ее сына.

«Кто она такая?» — спросил я нетерпеливо.

«Жена капитана того судна, ему нездоровилось и потому, когда все случилось, он был внизу».

«А как офицер оказался на борту этого судна?»

«Он бежал из Данцига, где несколько месяцев пробыл в плену. Ужасно страдая от ран, он не мог бежать раньше, хотя несколько раз ему предоставлялся удобный случай. Он не оплатил проезд, так как французы дочиста обобрали его, но так расположил к себе капитана, еще до своего смелого поступка, что тот счел вполне достаточным для себя вознаграждением осознание того, что спасает жизнь такому человеку».

Уладив это дело, к еще большему удовлетворению капитана, и не забыв о ребенке, которого привели на эту важную встречу, я отправился в кровать. Но события дня не дали мне заснуть. На меня напала лихорадка, и несколько часов вместе с лихорадкой меня мучило еще что-то, будоражившее мое сознание, пока наконец я не впал в дремоту, которая была более сродни бредовому состоянию, нежели покою.

Из этого неприятного оцепенения меня вывело чье-то осторожное прикосновение к моим ногам. Я открыл глаза и увидел высокую, изящную фигуру молодого человека, сидевшего на краю моей кровати. Выражение его бледного лица было исполнено доброжелательности, и я с удовольствием разглядывал его, пока моя память постепенно не вернула меня в прошлое и я не сообразил, что созерцаю Молдовани. Я инстинктивно закрыл глаза, мне хотелось снова избавиться, даже провалиться в мой беспокойный сон. Несмотря на мою добрую волю, мои великодушные решения, тоска вцепилась мне в сердце.