Барбара Хофланд - Ивановна, или Девица из Москвы

«Ах! — сказала она, — вы не знаете, в каком я долгу перед этим храбрым, любезным, великодушным человеком! Он стал для меня больше чем братом! И мысль о том, что я нанесла рану его душе, просто невыносима для меня».

«Но время, и ты, я надеюсь, излечит его раны», — вынужден был бодро произнести граф.

«Это невозможно! Поскольку не в моих силах дать то, что, по мнению сэра Эдварда, необходимо для его счастья. Печаль иссушила мое сердце — в мою душу не может вернуться весна».

«Ты ошибаешься, моя дорогая девочка, юности присуща гибкость, которая способна противостоять гнету любого бедствия. Я конечно же не хочу на этом настаивать, поскольку понимаю, что твое сердце, перенесшее столь сильное разочарование и столь страшное несчастье, может почувствовать себя оскорбленным таким тривиальным утешением, но в глубине души моя Ульрика верит, что она все-таки увидит тебя счастливой — счастливой в супружеской любви! И ради нее я отважился предсказать такую возможность».

«Я не стану (по той же причине) выступать против пожеланий любящих меня людей, — сказала наша милая девочка, — но я заверяю вас, и весьма серьезно, что никогда не смогу полюбить никакого другого мужчину, кроме Молдовани, и что если я когда-нибудь оказалась бы на поводу у своей собственной благодарности и желаний сэра Эдварда, то погрешила бы против той святой верности, того священного постоянства, которые предписывают мне мои собственные желания и требуют мои чувства. Надеюсь, вы никогда больше не будете вынуждать меня говорить на эту тему».

Мы оба пообещали безоговорочно повиноваться ее желаниям, и она снова погрузилась в то задумчивое спокойствие, которое теперь стало столь обычным для нее. И вот в таком расположении духа, спустя несколько дней, мы сидели вместе в раздумьях, я уверена, о вас, когда нам доложили о прибытии курьера из Риги, который желал видеть самого графа. Граф тут же вышел из комнаты.

Напрасно Ивановна пыталась подавить охватившее ее волнение, опасаясь, что ее эмоции передадутся мне и окажутся вредны для меня. Но она не могла скрыть свои страхи, которые, как я думала, возникли по поводу вас. Я пыталась убедить ее, что к этому времени вы уже должны были покинуть Ригу и что курьер принес известия, касающиеся гарнизона этого города. Пока я убеждала мою недоверчивую слушательницу, вернулся Федерович. Вид него был возбужденный, но вовсе не печальный, казалось, он был не в состоянии сообщить известие, которое так спешно принес нам.

«Говори же! — воскликнула Ивановна. — Он уехал? Или он настолько безрассуден, что возвращается? С ним все в порядке? Ради Бога, ответь мне!»

«О ком ты спрашиваешь?»

«Жестоко так шутить! С сэром Эдвардом все в порядке ?»

«О! Все в полном порядке! — ответил граф, придя в себя, — здоров и храбр, как всегда. Рискуя жизнью, он спас жизнь одному знатному русскому офицеру и после этого отбыл на родину, великодушно оставив нам в наследство этот последний, благородный поступок».

Ивановна залилась слезами и бросилась в свою комнату, чтобы скрыть волнение, а в это время мой дорогой супруг открыл мне ту замечательную новость о Молдовани, которую привез курьер. Напуганные все возрастающим волнением Ивановны, мы решили ничего не говорить ей, пока не появится в том настоятельная необходимость, прекрасно понимая, что каждый час между настоящим моментом и приездом барона покажется ей вечностью и что ее страхи за него будут расти по мере его приближения. А отсутствие Ивановны позволило нам самим собраться с мыслями и успокоиться перед решающим моментом.

Следующим вечером наши надежды воплотились в реальность, когда Молдовани прибыл к нам, в целости и сохранности. Я встречала его внизу, поскольку знала, что не смогу сдержаться перед Ивановной, которую специально остался занимать Федерович. О том, что Молдовани прибыл, он узнал по сигналу, специально оговоренному меж нами, и, прервав ее чтение, сказал, что «хотя ее расспросы относительно благополучия сэра Эдварда и были весьма подробными, но в отношении офицера, которого тот спас, когда этот офицер тонул, она не проявила никакого интереса».

«Я полагаю, сам офицер и сообщил тебе этот факт — следовательно, с ним все в порядке. Я рада, что мой друг спас его».

«Сэр Эдвард не только не дал офицеру утонуть, но, приложив неимоверные усилия, вернул его к жизни, когда она, казалось, уже покинула его. Сэр Эдвард никогда не совершает благодеяние наполовину».

«Я могу только подтвердить это, — сказала Ивановна. — Уверена, что незнакомец не в большем долгу перед сэром Эдвардом, чем я. Надеюсь, этот офицер навестит нас, и мы сможем объединить свои похвалы нашему английскому благодетелю».

«Но боюсь, Ивановна, что при виде этого незнакомца, ты забудешь своего благодетеля: он молод, красив и интересен! Он много страдал, и он смел и великодушен».

«Я могу восхищаться смелым и гуманным человеком, и каждый русский офицер имеет право на мою благодарность, но я не могу шутить на эту тему. Федерович, ты же знаешь, что не могу».

«Моя дорогая девочка, я вовсе не шучу, напротив, я весьма серьезен , когда говорю, что ты должна полюбить человека, о котором идет речь. Посмотри на меня, Ивановна, ты не увидишь на моем лице и тени шутки. Подготовить твой рассудок к восприятию радости — это дело весьма серьезное ».

«Радости! Что ты хочешь этим сказать? Разве Александр не в Вильне? Другого офицера, который может интересовать меня, теперь нет! Ради бога, говори! Кто же тот, кто может так интересовать меня?»

«Александр, твой брат, как раз таки находится в Вильне. Успокойся, любовь моя. Ты перенесла горе с христианским смирением, ты приложила усилия, чтобы получить подарок, которым Небеса награждают тебя за твою добродетель, ибо все земные молитвы должны быть услышаны».

Пока Федерович все это говорил, Ивановна поднялась, схватила его за руку и, глядя ему в глаза, казалось, пыталась прочесть в них имя, которое от волнения ее дрожащие уста не могли произнести.

«Да, это правда, любовь моя, — воскликнул Федерович, — невозможно поверить, но ты снова увидишь своего Фредерика, своего любимого Молдовани».

Внезапно онемевшая рука Ивановны отпустила руку мужа. Ивановна упала на колени, скрестила руки на груди, еле слышно воскликнула: «Слава Богу!» — и пала без чувств у ног Федеровича. Он, в невероятной тревоге, громко позвал на помощь. Молдовани, который больше не мог сдерживать себя, влетел в комнату. Он обнял Ивановну, и восторг этого мгновения тут же схлынул, стоило ему только увидеть ее смертельно бледное лицо. Я испугалась, но сделала все, что было нужно, чтобы привести ее в чувство. И вскоре мы увидели, как открываются ее глаза и слегка розовеют ее бледные щечки. Ивановна пристально посмотрела на меня, я подошла к ней и поцеловала ее. Когда мои горячие слезы упали ей на щеку, она еле слышно прошептала: «Ульрика, это не сон?»