Виктор Ротов - Заговор в золотой преисподней, или руководство к Действию (Историко-аналитический роман-документ)

Николай, естественно, был потрясен исполнением предсказания Распутина, и Николай Николаевич был тотчас смещен и отправлен на Кавказ. Командование армией царь принял на себя.

К слову:

Здесь Симанович, конечно же, тешит свое самолюбие, расписывая, как ловко они одурачили царя. Как ловко подстроили «верное» предсказание Распутина. Хотя надо отдать должное им — это «предсказание» было разыграно с величайшим искусством: кто‑то в Ставке Верховного из людей Распутина и Симановича, конечно же, знал истин ное положение с хлебом, но дал Верховному ложную информацию. На основании этой ложной информации Николай Николаевич телеграфировал царю. Тот якобы поверил. Хотя выяснить истинное положение дел с хлебом царю ничего не стоило. Но он выяснять не стал, а нагрянул с проверкой и установил, что хлеба в армии вдоволь. Он наверняка понял, что это был просто розыгрыш, но подумал и решил это использовать в своих расчетах. В противоборстве со Старым двором. Так что считать историю с хлебом истинной причиной отставки Николая Николаевича — наивно. Причины его отстранения гораздо сложнее и серьезнее. Между Старым и Новым дворами борьба за трон накалилась до предела. Царь побаивался смещения, которому весьма способствовало высокое командное положение Николая Николаевича. И ему нужен был предлог, чтобы нанести удар по оппозиции. И он его нанес, используя момент.

И чудесное предсказание Распутина тут играет десятую роль. Хотя сторонники царя и сам он делали вид, что полагаются на божье провидение и предсказание Распутина.

Не верил в способность Распутина предсказывать будущее и Симанович. Вернее, он‑то больше всех и не верил в чудесную силу Распутина, хотя признавал за ним некоторые способности воздействовать на людей. «Несмотря на мою малообразованность, — пишет он, — во мне часто возникали сомнения в возможности тому подобных чудес и что не кроется за ними надувательство».

Реально же дело отстранения великого князя Николая Николаевича от должности Верховного обстояло так. Не имея сколько‑нибудь серьезных полководческих данных, он не заботился о тактике и стратегии ведения войны. Руководил большей частью патриотическим запалом, горя желанием поскорее разделаться с противником и увенчать себя лаврами победителя; он гнал вперед свою армию, не думая особо о подтягивании тылов, о снабжении армии боеприпасами, а потому быстро обескровил войска, подорвал боевой дух, веру в командование. Так что к лету 1915 года положение на фронте сложилось не в пользу России. Царь, внимательно следивший за ходом военных действий,

все чаще раздражался командованием Николая Николаевича. А когда русская армия покатилась назад, отдавая один за одним города Ковно, Новогеоргиевск, он понял, что если не вмешаться, то Россия будет разгромлена с великим позором. А когда русские оставили Варшаву, он потерял свойственное ему самообладание. Самые близкие ему люди свидетельствуют — он даже стучал кулаком по столу и кричал срывающимся голосом: «Так не может продолжаться! Я не могу все сидеть здесь и наблюдать за тем, как разгромляют нашу армию!..»

А Николай Николаевич вел себя странно. Он как бы не замечал Государя. Мало того, что принимал самостоятельно важные решения, не советуясь с царем, он стал вызывать к себе в Ставку министров и давать им указания. Получалось, что в России правят два Николая — Николай II и великий князь Николай Николаевич.

Беспокойство царя за судьбу армии и честь России возобладало над боязнью обидеть великого князя, и царь принимает решение взять командование армией на себя.

Но это не так просто сделать. Хотя и считается, что царь единовластный и единоправный хозяин страны, он не мог не считаться с Советом Министров; не мог, хотя бы формально, не посоветоваться с матерью — императрицей…

Перед заседанием Совета Министров, который был созван прямо в Царском Селе, он нервничал и волновался, как студент перед экзаменом. А уходя на заседание, сказал близким: «Ну, молитесь за меня!»

Заседание Совета Министров длилось почти до полуночи. Министры выступали активно, на доводы не скупились. И почти все были против того, чтобы Государь брал командование войсками на себя. Но Государь остался непреклонным. Тут уж никак не обвинишь его в слабости характера. Его последние слова на этом заседании: «Господа! Моя воля непреклонна, я уезжаю в Ставку через два дня!»

Не менее сложным, а в чем‑то, может, и сложнее был разговор с матушкой — императрицей. Она, конечно же, была против решения Николая возглавить армию. И употребила всю силу своего влияния и убеждения. Разговор длился более двух часов. Убежденная, что это влияние Распутина и молодой императрицы, она упрекала сына в слабости характера, в неуважении родственников и просто в том, что он находится под влиянием нечестивца Распутина.

Они гуляли в саду во время этого разговора. Одни. Разговор принимал иногда резкие формы. Было труднее, чем на заседании Совета Министров, шутил потом царь. Но и здесь он выдержал натиск, остался при своем решении.

Странное дело! Не только Совет Министров, мать — императрица, генералитет, но и зарубежная печать не одобряла это его решение. Нагнеталось какое‑то искривленное общественное мнение, что‑де великий князь — настоящий патриот России, а царь чуть ли не предатель русского народа. А то, что армия полуразгромлена, полураздета и полуразута, — это как бы не в счет. Как бы мелочи. Кому‑то надо было, чтоб так продолжалось. Чем хуже, тем лучше. Эта дьявольская тайная «доктрина» уже тогда правила бал в цивилизованной Европе. Хотя тогда оставались еще в тайне ее главные изобретатели и режиссеры. Их крики еще более усилились, когда с прибытием царя русская армия воспрянула, отступление прекратилось, а затем пошли и успехи.

Как бы там ни было, смещение Верховного Главнокомандующего состоялось. И это устраивало многих.

Царю надо было отстранить мятежного дядю от командования войсками и сделать это как‑нибудь не своими руками, а как бы с подачи провидения.

Царице выгодно было избавиться от яростного гонителя российских немцев и немецких пленных, которым она втайне немножко содействовала.

Царедворцам очень хотелось усилить раздоры между Старым и Новым царским двором, чтобы чувствовать себя развязнее и безнаказаннее, урвать под шумок побольше выгод для себя.

И, наконец, еврейской общине не терпелось устранить от большой власти явного антисемита, а точнее человека, который мешал им «наживать» большие деньги.

Ловкость и дьявольское искусство свое и своих соплеменников Арон Симанович откровенно демонстрирует в главе «Борьба против антисемитской пропаганды».