Шарль-Альбер Коста-Де-Борегар - Роман роялиста времен революции :

"Не во время покинувъ Францію, съ безумными идеями, подъ часъ преступными, большинство изъ нихъ разсчитывало, что этотъ отчаянный процессъ не продлится болѣе шести мѣсяцевъ.

"… Меня обвиняютъ въ томъ, что я отдыхаю въ Ліошѣ… Вѣдь я живу здѣсь вѣчно подъ кинжаломъ… Грустно видѣть, что тѣ, которые живутъ въ далекѣ отъ опасности, выдумываютъ себѣ романы героизма…"

Иронія есть насмѣшка, сквозь которую чувствуются слезы. Развѣ ихъ нѣтъ въ этихъ послѣднихъ строкахъ Анри:

"…Сила ихъ порицаній проникла до мозга моихъ костей!

"Но все, что замышляютъ эмигранты, безцѣльно. Безплодность ихъ усилій воскресить трупъ придаетъ тѣмъ, кто видитъ ясно, мужество прервать съ ними всякія сношенія".

"…Внѣ родины сохраняются химерическія надежды… разсчитываютъ вернуться завтра…

"Все это будетъ долго длиться. Вся Европа приметъ тутъ участіе".

Между тѣмъ пребываніе въ Лозаннѣ становилось все мучительнѣе для графини Вирье. Она не только наталкивалась на обидные намеки, но ей приходилось выносить грубости и рѣзкости отъ людей, которые отъ прикосновенія Революціи сами заражались.

Швейцарцы позабыли свое традиціонное гостепріимство по отношенію къ эмигрантамъ. Они были съ ними высокомѣрны, задорны, упрекали ихъ въ томъ, что они объѣдаютъ страну, и компрометтируютъ ее безповоротно передъ Франціею. Даже дѣти подвергались преслѣдованіямъ.

Каждый день приходилось видѣть m-me Вирье ея дѣтей, возвращавшихся въ слезахъ изъ той маленькой школы, куда она ихъ посылала.

M-lle Гортензія, одна изъ надзирательницъ, была къ нимъ немилосердна. Не разъ приходилось маленькому Аймону, несмотря на свои пять лѣтъ, раздѣлываться на улицѣ съ злыми ребятишками, которые обзывали его: "противный эмигрантъ!.. противный французъ!"

Во всякомъ человѣческомъ образѣ, каковъ бы онъ ни былъ, тогда слезами обливалась душа!

Какъ ни была тверда жена Анри въ своемъ личномъ страданіи, она не могла мириться съ страданіями своихъ дѣтей. "Я до такой степени была огорчена ихъ печалями, — пишетъ она, — что во всѣхъ письмахъ къ мужу умоляла его вернуть насъ во Францію*.

Но возвратиться во Францію, "когда аристократизмъ былъ написанъ на лицѣ", какъ сказалъ про m-me Вирье одинъ дофинскій патріотъ, было не легкимъ дѣломъ. А затѣмъ, не рисковала ли несчастная женщина повредить мужу въ Ліонѣ или по крайней мѣрѣ стать помѣхою въ его дѣйствіяхъ? Рѣшивъ, что пусть будетъ, что будетъ, Анри позволилъ ей пріѣхать къ нему. Съ помощью вѣрнаго человѣка ей удалось перебраться черезъ границу, но увы! для того, чтобы на другой же день по пріѣздѣ въ Ліонъ пожалѣть объ этомъ.

Изъ благоразумія пришлось разсовать дѣтей въ разныя руки. Маленькихъ дѣвочекъ поручили милосердію Божію и одной старухѣ, "mère Laferté", которую въ былое время удалось одолжить, а маленькій Аймонъ остался при матери въ маленькой комнаткѣ, близь церкви Saint-Jean.

И вотъ, однажды вечеромъ ребенокъ сталъ жаловаться на сильную головнуго боль. Затѣмъ появилась сильная лихорадка. На слѣдующій день выяснилось воспаленіе мозга.

Болѣзнь была не подъ силу слабой натурѣ ребенка.

Каждый вечеръ, съ опасностью жизни, Анри выходилъ изъ своего мѣста укрывательства, чтобы навѣстить своего умирающаго ребенка…

Успокоенная его приходомъ, жена его тогда ложилась отдохнуть, но крики ребенка заставляли ее сейчасъ же вернуться къ нему. И тогда они оба вмѣстѣ старались его успокоить въ бреду…

Комната была низкая и выходила на улицу. Крики, которые раздавались съ улицы, звуки барабана только еще больше волновали больного. Нечего было и думать о лѣченіи… Позвать доктора значило выдать себя…

Аймонъ долженъ былъ неминуемо умереть! Но мать спасла его… быть можетъ своею любовью! Съ тѣхъ поръ въ немъ осталось навсегда что-то серьезное, таинственное, что поразило Ламартина, когда онъ увидѣлъ его въ первый разъ…"…Унего былъ неровный лобъ, — говоритъ про него поэтъ, — съ шишками, которыя, по мнѣнію нѣкоторыхъ, обозначаютъ геніальность… Его вьющіеся, бѣлокурые волосы, дѣлали его похожимъ на античное изваяніе… Глаза его поразительнаго блеска ослѣпительно сіяли… Въ этомъ ребенкѣ было что-то загадочное".

Болѣзнь графини де-Вирье въ Ліонѣ во время процесса короля и послѣ 21 января. — Всемогущество Шаліе — Гдѣ помѣстить гильотину? Реакція и репресаліи. — Анри въ Croix-Rousse. — Дневникъ его дочери. — Напрасное обращеніе къ Муцію Сцеволѣ. — Компасъ патріотовъ. — Адресъ ліонцевъ Конвенту. — Битва 29 мая. — Мадинье. — Пораженіе санкюлотовъ. — Смерть Шаліе. — Жирондисты въ Ліонѣ. — Угрозы Конвента. — Приготовленія обороны. — Назначеніе Преси генераломъ. — Его портретъ. — Опять дневникъ m-lle де-Вирье.

Несчастіе для Вирье усиливалось, какъ усиливается лихорадка.

Въ то время какъ ребенокъ сталъ поправляться, заболѣла его мать воспаленіемъ легкихъ, которое, въ виду декабрьскихъ холодовъ и лишеній, приняло угрожающій характеръ.

Чтобы спасти мать послѣ ребенка, нужно было второе чудо. И это чудо совершилось; есть горькія судьбины, которыя не завершаются, покуда все горе не исчерпано до дна.

Но можно себѣ представить, что пережилъ Анри, покуда длился кризисъ!

Почти безъ средствъ, вынужденный все болѣе и болѣе скрываться, ему приходилось оставлять больную цѣлыми днями на произволъ судьбы.

Нѣтъ, никогда еще жизнь не казалась ему столь ужасной!

Однако энергіи у него было не мало. И съ каждымъ днемъ, который приносилъ новые ужасы и опасенія, энергія его только возростала.

Съ тѣхъ поръ, какъ начался процессъ короля, въ Ліонѣ не было ни улицы, ни площади, которая не превратилась бы въ клубъ или въ бранное поле. Дѣло доходило до драки за этими столами патріотовъ, когда среди стакановъ и бутылокъ разворачивался адресъ Конвенту, въ которомъ требовалась смерть короля. Санкюлоты вербовали проходящихъ, нѣкоторые радостно подписывались. Иные подписывались подъ вымышленнымъ именемъ. Большинство протестовало. Тогда начинались драки, ругань, крики, которые врывались въ комнату, гдѣ лежала несчастная m-me Вирье.

Анри терпѣливо выносилъ все это, хотя жена его знала, что давно уже терпѣніе его было исчерпано. Если онъ опаздывалъ, ей казалось, что она умираетъ.

Между тѣмъ дни шли. Настало 21 января.

"Никогда я не забуду горя моихъ родителей при извѣстіи о казни короля, — пишетъ m-lle Вирье.

"Отецъ разсказывалъ намъ, что не разъ послѣ того свиданія, которое ему устроили Mesdames, ему случалось бывать у Людовика XVI. Назначеніе m-me де-Турзелъ способствовало этимъ сношеніямъ.

"Онъ говорилъ намъ, что послѣ перваго же сближенія съ королемъ, онъ весь проникся его добротою… Его доброта, его довѣріе не разъ были ему утѣшеніемъ во всѣхъ его личныхъ несправедливостяхъ, какія ему приходилось переживать… И потому понятно было его отчаяніе…