Алексей Павлов - Иван Украинский

— Муж? — спросил ее Седин.

— Он самый. Я о нем вам говорила.

— Ну, здравствуй, Иван Украинский, — подал руку редактор и член Тихорецкого ревкома. — Много о тебе наслышан. А теперь будем и лично знакомы.

Несмотря на недавнее тяжелое отцовское горе — мученическую смерть старшего сына — большевика Глеба вблизи Екатеринодара от рук белогвардейских извергов, Митрофан Карпович с присущей ему энергией продолжал выполнять свои бесчисленные обязанности революционера — организатора масс, трибуна и публициста. Только еще сильнее засеребрился сединой его короткий ежик волос на голове, резче обозначились морщины лица. Едва уловимым движением руки поправив галстук, выглядывавший из отворотов темно — синей толстовки с накладными карманами, редактор обратился к Украинскому:

— Пусть Агаша заканчивает свою работу, а мы побеседуем у меня в кабинете.

И он увел гостя в соседнее помещение, где находилась редакция. Седин расспрашивал о первом бое под Бурсаком, о поведении красноармейцев. Украинский рассказал и о случае с задержанием переодетого корниловца.

— О, это интересно! — оживился Седин. — Прямо- таки в фельетон просится.

Митрофан Карпович и в самом деле через неделю написал и опубликовал фельетон «Приключения кадета», в котором едко высмеял боевой «дух» недругов Советской власти.

Когда уже разговор подходил к концу, в тесный кабинет Седина заглянул нештатный корреспондент Михаил Пивоваров, блондин лет сорока. Он держал в руке листы исписанной бумаги — очередную статью для просмотра редактором и публикации в газете.

— Запоминай, Ваня, — сказал Седин Украинскому, — этого замечательного большевика. Он у нас счастливец. По поручению ревкома поедет в Совнарком к Ленину и лично доложит о положении дел на станции Тихорецкой и всей Кубани. Благодаря этой поездке мы заручимся поддержкой центра.

Потом Седин покрутил рукоятку телефона, висевшего на стене, вызвал председателя ревкома Меньшикова.

— Михаил Константинович, — произнес редактор, — у меня находится сейчас красноармеец Украинский. Он только что приехал с передовой из‑под Бурсака. Этот товарищ из числа тех, кого мы наметили посылать в станицы на выборную кампанию. Прислать вам его на беседу?

Услышав положительный ответ, Седин сказал:

— Иди к Меньшикову, он тебе все объяснит и укажет адрес поездки.

К этому Митрофан Карпович добавил:

— А по возвращении из станицы, с выборов, сразу — ко мне, поведаешь, как проходил сход, опишем это в газете.

Ревком находился рядом с редакцией, в одном из бывших частных домов. Спустя 5 минут Украинский был уже там. Для продолжительного инструктажа Меньшиков временем не располагал, он лишь кратко обрисовал обстановку:

— На Кубани в целом и у нас в окрестности от Тихорецкой на 20–30 верст, — говорил председатель, — еще не везде избраны Советы. Во многих станицах по — прежнему сидят атаманы. А кое — где в Советы затесались чуждые эле

менты. На наш ревком возложена задача оказать помощь населению прилегающих станиц и хуторов в избавлении от прежних порядков правления, создать новые местные органы власти. В Советы депутатов требуется провести представителей беднейших, пролетарских и середняцких слоев. Иначе они не сыграют той роли, которая на них возлагается.

— Понимаю, — произнес Украинский. — Куда мне ехать?

Председатель словно бы ждал этого вопроса. Он подошел к карте Кубанской области, укрепленной на стене, сказал:

— Я уже об этом подумал. Коль ты Украинский, то в станицу Украинскую тебя и отправляем. Вот сюда. Это — за Новорождественской по Челбасу, примерно в двадцати верстах.

— А как туда добираться?

— Вызовем подводу.

На следующий день порученец ревкома отправился в путь с присланным возницей на пароконной подводе. Лошади осторожно ступали по кочковатой, промерзлой грунтовой дороге, все время косясь по сторонам. Как и повсюду, в станице Украинской по — прежнему срабатывала гужевая повинность, заведенная невесть когда в казачьем краю. Поэтому возница воспринял свой черед на дальнюю поездку как неизбежность и не слишком донимал рядом сидящего уполномоченного своими стенаниями по поводу обременительности установившегося порядка.

— Станичная громада давно так решила, — глухим голосом повествовал пожилой, заросший сивой бородой, низкорослый казак, одетый в овчиный кожух. — Тут уж ничего не попишешь. Любую власть приходится возить на своем горбу.

— Это ты загинаешь, — вскинув взгляд на возницу, возразил Иван. — Советская власть под корень рушит эксплуатацию. Ты часом сам‑то не из богатеньких?

— Нет, середняцкого роду, — ответил бородач. — До верхушки не поднялся, а до низу еще не опустился.

— Уже и это ладно, — примирительно сказал Украинский.

Он незаметно притронулся к правому карману шинели, где у него хранилось оружие — семизарядный наган, неизменный его спутник после возвращения с Кавказско

го фронта. А дома у Агаши он еще оставил винтовку — трех- линейку, с которой ходил в атаку на белых под Бурсаком. «Заместо ангелов — хранителей держу, — с усмешкой подумал он. — Шибко неспокойное время».

За Новорождественской дорога стала еще хуже. Она тянулась вдоль речки Челбас по низине. Местами ее основательно перемело снегом и тут в пору требовалось ехать санями, а не на бричке. Однако выбора у ездоков не оставалось и они терпеливо продвигались вперед со скоростью странников, возвращающихся с поклонения святым местам.

Наконец на горизонте проступили очертания сельских хат в окружении почернелых стволов и ветвей деревьев. Строения лепились вразброс, с серыми присосками зерновых хранилищ — ссыпок, двумя кабаками, цирульней и другими общественными заведениями. Находясь подальше от железной дороги, чем Новорождественская или Тихорецкая, станица Украинская уступала им по количеству населения, относилась к разряду «глубинок». О победе Октябрьской революции знал тут и стар, и млад — агитаторов наведывалось немало. Однако же сама жизнь и социально — бытовой уклад по существу не подверглись никаким изменениям. Земля, как и раньше, принадлежала казакам и зажиточным иногородним, в кирпичном добротном пятистенке с витыми узорами веранд чувствовал себя хозяином дородный атаман, в маленькой церковке без каких‑либо помех правил свою службу православный поп. Возвратившиеся с войны фронтовики из бедняков посматривали на все это с возмущением и гневом. Но им приходилось пока мириться со злом под воздействием богобоязненных родителей, родственников, невест, дерзким напором упрямых стариков — казаков, их наглых сынков, за рюмку водки вовлекавших порой в свои сети некоторых несознательных хуторян и станичников.