Алексей Павлов - Казак Дикун

— Подступаться вашему войску к владениям князя Потемкина как‑то нехорошо. Он же был большим благодетелем для черноморцев.

Чепега и без того знал: да, был Грицко Нечеса их ходатаем и заступником. Но уж больно жирный кус отхватил в самом рыбном месте Приазовья. Будь он жив, с этим, возможно, пришлось бы смириться. Ради же его наследников, а тем паче — примазавшихся дельцов — донцов поступаться своим правом на ачуевские и ейские речки и лиманы не имело смысла. Данные мысли кошевой Чепега оставил при себе, вслух же произнес:

— Снимите копии писем покойного светлейшего, я их покажу нашей старшине, пусть примут решение.

По указанию Иловайского его писари быстро скопировали документы, которые затем были переданы Евтифию Чепеге, а уж по возвращении из Черкасска он не преминул поместить их в зорко охраняемый железный ящик.

— Как думаешь, — спросил Дикуна рослый, в веснушках казак, близко к сердцу принявший претензии донского атамана, — наше правительство оставит контракт в силе или даст ему отставку?

— И гадать нечего. Чепега и старшина свое не упустят.

К Ейскому укреплению двигались через Азов при порывистом холодном ветре, моросил мелкий дождь. Вокруг расстилалась пустынная степь, уже слинявшая от летних красок. В само укрепление переселенческая колонна дотащилась на пределе человеческих сил. Усталость валила людей с ног, еще больше стало больных. Отощали и обессилели кони, едва передвигались смирные и безотказные волы. Где и как разместиться? Когда об этом зашел разговор у начальника гарнизона, черноморцам сказали:

— По правилам, вас следовало бы месяца два подержать в карантине, подальше от нашего военного поселения. Но коль двигаться дальше вам невозможно и надо зимовать у нас, то занимайте возле укрепления все, что сохранилось от турок. *

Полуразвалившиеся землянки, остатки летних загонов для скота и навесов для сушки рыбы, всякое иное подобие

строений — все пошло для размещения переселенцев и их живого тягла. Под жилье приспособили два обветшавших ханских соляных амбара. Походную церковь разместили в бывшем ханском жилом доме. Наскоро, с лихорадочной поспешностью сооружались крыши над головой, лишь бы хоть как‑то уберечься от холодов и ненастья. По всему периметру укрепления, вблизи его прежних границ, кипела горячая работа.

Федор Дикун разыскал Кодашей в тот самый момент, когда Кондрат ладил пучки камыша над низким остовом бывшей землянки, приспособив вместо прогонной матицы две сбитые воедино доски от собственной мажары. Неунывающий казак подмигнул гостю:

— Ну как, сойдет за дворцовый терем?

В тон хозяину улыбнулся и Федор:

— Сойдет.

Жена Кодаша Ксения и дочь Надежда сноровисто скручивали заготовки камыша на кровлю, приостановили свое занятие, атаковали Федора расспросами, полагая, что он ближе к войсковому начальству и потому более осведомлен, чем они, Кодаши. Их интересовало, верно ли передают люди, что всем им придется здесь зимовать и только весной они отправятся на Кубань, как устроился в укреплении атаман Чепега. Дикун подтвердил сведения о долгой стоянке, а относительно кошевого сообщил:

— В бывшем ханском дворце поселился. Да дворец‑то хуже любой хаты, почти весь разваленный. Чинить его еще надо.

Молодой казак заглянул и к Заяренко, чтобы взять свой инструмент. Как и еще несколько молодиков — холостяков, не обремененных семьями и умеющих плотничать, он за- наряжался на ремонт малопригодных ханских покоев, отведенных для жительства атамана, старшины, размещения канцелярии.

Пока там Федор трудился, кобылка его Розка ходила в табуне. Что перепадало всем лошадям, то и ей. А доставалось мало чего. На подножном корму обретались кони, никто тут им не готовил хорошего сенца и овсеца, что ухватят на невыкошенных, высохших травах — тем и довольствовались.

Табун ходил по берегам лимана, в дальнюю окрестность отрываться с ним табунщики не решались: неровен час, какая‑нибудь ногайская шайка могла наскочить. И все

равно однажды в пасмурный день случилась с Розкой непоправимая беда. Топала она, топала в поисках пропитания, завидела вблизи кромки берега усохшую гривку травы. Голод не тетка, заставил потянуться ее к той злополучной травке, сделала несколько шагов — и берег под ней рухнул.

С огромной высоты падала Розка, увлекаемая к урезу воды с глыбами глины, песка и ракушечника. И почувствовав свой смертный час, молодая лошадка заржала пронзительно, с безысходной жутью и болью. Разбилась она в одно мгновение. Федора Дикуна друзья и знакомые утешали тем, что, мол, обвалы на том коварном берегу — постоянное явление и они собрали уже много жертв и еще, похоже, не меньше соберут. Даже человеческих. Увы, это нисколько его не утешало. Молодой казак понимал, что нажить ему новую лошадь едва ли удастся, а без нее еще неизвестно, как сложится его дальнейшая служба в войске.

В отсутствие есаула Игната Кравца Федор Дикун отправился доложить о происшествии сотнику. Тот обитал в одной из крайних землянок. Ранние зимние сумерки заставили сотника засветить каганец, и при его слабом мерцании он продолжал начатую днем работу — набивал узорчатые бляхи на поясной ремень.

Поздоровавшись с командиром, Дикун вкратце изложил суть дела, с огорчением сказал:

— Совсем я стал сиромахой.

Отвлекшийся от своего занятия сотник внимательно выслушал подчиненного, его рука потянулась к люльке и кисету с табаком, лежавшими на колченогом, грубо сколоченном столе. Машинально поправив за правым ухом на пряди расслоившийся оселедец, он озабоченно заявил посетителю:

— Придется перевести тебя в пехоту. Коня‑то ведь тебе никто не даст.

Назавтра такой перевод состоялся, и отныне Дикун по строевым запискам проходил, как рядовой казак — пехотинец.

Из Ейского укрепления колонна регулярных черноморских полков и длинный обоз переселенцев отправились в путь, когда весенняя степь не просто освободилась от зимнего переувлажнения, а приобрела неоглядный зеленый колорит. Словно наперегонки тянулись к солнцу буйные травы, вдоль берегов рек вперемежку с шуршащими под ветром сухими, ломкими стеблями прошлогоднего камыша выплескивалась его новая изумрудная поросль, обещая к лету и осени дать людям надежную кровлю для жилищ.

Лишившийся строевого коня Федор Дикун следовал теперь обозным в транспортной команде пешего полка. С разрешения своих новых начальников он переложил лично принадлежащий ему нехитрый скарб с мажары прежних головкивских соседей Заяренко на казенную фуру, которую ни шатко ни валко тянули комолые волы, воровато прихватывавшие с давно заброшенной дороги вожделенные кусты пырея и боркуна.