Вальтер Скотт - Карл Смелый

«Клянусь Святой Троицей помогать и содействовать без уклонения всему, относящемуся к священному Фем, защищать его учение и уставы против родных отца и матери, брата и сестры, жены и детей; против огня, воды, земли и воздуха; против всего, сотворенного на небе и под водами. Клянусь доносить священному суду Фем обо всем, что я узнаю как истину или услышу от достоверных свидетелей и что по уставам священного общества Фем подлежит порицанию или наказанию; не скрывать и не утаивать ничего, таким образом, мной узнанного ни из любви, ни из дружбы или родства, ни за золото, серебро или драгоценные камни; не быть в знакомстве с теми, над которыми произнесен приговор этого священного суда; не извещать виновного о том, что он в опасности; не помогать ему спасаться бегством; не давать такому обвиненному ни огня, ни одежды, ни пищи, ни пристанища, хотя бы даже родной отец мой попросил у меня стакан воды в величайший зной или брат мой умолял бы меня пустить его погреться у огня моего в самую холодную зимнюю ночь; далее, клянусь и обещаюсь чтить это священное общество и исполнять его приказания без малейшего промедления, верно и непоколебимо, предпочтительно пред всеми приговорами какого бы ни было суда — в чем да помогу мне Господь и Святые Евангелисты!»

Когда эта общая присяга была произнесена, председатель, обращаясь к собранию, спросил: «Зачем «сын веревки»[«Сыном веревки» называли всякого обвиненного перед этим страшным судом.] лежит перед ним связанный и беззащитный?»

Человек, сидящий на второй скамье, встал и голосом, который показался Филипсону знакомым, хотя он был изменен и дрожал, объявил себя по долгу, налагаемому на него клятвой, обвинителем «сына веревки», или пленника, пред ним находящегося.

— Приблизьте сюда узника, — сказал председатель, — хорошо караульте его, как это предписано нашими тайными уставами, но не оказывая ему суровости, которая могла бы отвлечь его внимание от того, что происходит в судилище, или воспрепятствовала бы ему слышать и отвечать.

Шестеро приставов тотчас подвинули вперед подмостки с кроватью, на которой лежал Филипсон, и поставили их перед жертвенником. После этого каждый из них обнажил свой кинжал, между тем как двое развязали веревки, которыми были затянуты у купца руки, и шепотом объявили ему, что при малейшей его попытке к сопротивлению или к побегу он будет заколот.

— Встань! — сказал председатель. — Выслушай обвинение, которое будет тебе предъявлено, и верь, что ты найдешь в нас судей столько же справедливых, как и непреклонных.

Филипсон, тщательно остерегаясь всякого телодвижения, которое могло бы показаться попыткой к бегству, подвинулся на конец своей постели и сел в фуфайке и в исподнем платье перед председателем этого грозного судилища, лицо которого было закрыто капюшоном. Даже в этих ужасных обстоятельствах неустрашимый англичанин сохранил спокойствие духа, ресницы его не задрожали и сердце не забилось сильнее обыкновенного, хотя он был, по словам Священного Писания, как странник в долине смерти, окруженный многочисленными опасностями и находящийся в совершенном мраке, тогда как свет был необходим для его спасения.

Председатель спросил его имя, место рождения и звание.

— Джон Филипсон, — отвечал пленник, — родом англичанин и званием купец.

— Носил ли ты когда-нибудь другое имя и другое звание? — спросил судья.

— Я был солдатом и подобно многим другим носил тогда имя, под которым меня знали в войске.

— Какое это было имя?

— Я сложил его с себя, когда покинул меч, и не желаю больше быть известным под этим именем. Притом же я никогда не носил его в местах, вам подвластных, — отвечал англичанин.

— Знаешь ли ты, перед кем стоишь? — продолжал судья.

— По крайней мере, могу догадываться, — отвечал купец.

— Так объяви то, о чем ты догадываешься! — продолжал спрашивающий. — Скажи, кто мы таковы и зачем перед нами стоишь?

— Я полагаю, что нахожусь перед тайным судом.

— В таком случае, тебе известно, — заметил судья, — что ты находился бы в меньшей опасности, если бы тебя повесили за волосы над пропастью Шафгаузенского водопада или если бы ты лежал под секирой, которую одна только шелковинка удерживала бы от рассечения твоей головы. В чем ты обвиняешься?

— Пусть отвечают те, которые обвиняют меня, — отвечал Филипсон с тем же хладнокровием, как прежде.

— Говори, обвинитель, — сказал главный судья, — говори четырем концам неба! Ушам вольных судей этого суда и верным исполнителям их приговоров! И в присутствии этого сына веревки, который отвергает или утаивает свое преступление, докажи истину твоего обвинения.

— Всемогущий! — отвечал обвинитель, обращаясь к председателю, — человек этот вступил в священную область, называемую Красной Землей, под ложным именем и званием. Находясь еще на востоке за Альпами, в Турине, в Ломбардии и в других местах, он неоднократно говорил об этом священном суде с ненавистью и презрением, объявляя, что если бы он был герцогом Бургундским, то никак не потерпел бы, чтобы фемгерихт простирал власть свою из Вестфалии и Швабии в его владения. Также обвиняю его в том, что, питая неприязненные умыслы против нашего священного суда, этот стоящий теперь перед жертвенником сын веревки намеревается ехать ко двору герцога Бургундского и посредством своей у него доверенности склонить его к запрещению собраний священного Фем в его областях и к присуждению членов его и исполнителей приговоров к наказанию, которому подвергаются злодеи и разбойники.

— Это обвинение очень важно, брат мой, — сказал председатель собрания, когда доносчик перестал говорить. — Каким образом ты намерен доказать его истину?

— Сообразно с правилами тайных постановлений, чтение которых не дозволено никому, кроме посвященных, — отвечал обвинитель.

— Хорошо, — сказал председатель, — но спрашиваю тебя еще раз: какие средства будут употреблены тобой для доказательства? Помни, что ты говоришь священным и всеведущим ушам.

— Я докажу мое обвинение, — отвечал доносчик, — признанием самого преступника и клятвой моей над священными символами тайного судилища, то есть над мечом и над веревкой.

— Предполагаемое доказательство законно, — сказал один из членов, сидящих на почетной скамье, — и для безопасности союза, который мы так торжественно клялись блюсти, союза, который достиг нашего времени, будучи учрежден христианнейшим и священнейшим римским императором Карломаном, для обращения сарацинов и для наказания тех из них, которые опять впадали в свое язычество, нельзя оставлять безнаказанными таких преступлений. Герцог Карл Бургундский набрал в свои войска чужестранцев, которых он легко может употреблять против нашего священного суда, в особенности же англичан, гордых островитян, закореневших в своих предрассудках и ненавидящих обычаи всех прочих народов. Нам небезызвестно, что герцог в своих германских владениях одобрял уже сопротивление членам нашего суда, вследствие чего вместо того чтобы беспрекословно покориться своему жребию, сыны веревки дерзали сопротивляться исполнителям приговоров Фем и кололи, ранили, даже умерщвляли тех, которым поручено было лишить их жизни. Этому непокорству надобно положить конец; и если докажется, что обвиняемый — один из тех людей, которые питают и распространяют подобный образ мыслей, то, по моему мнению, пусть меч и веревка исполнят над ним свою обязанность.