Зиновий Фазин - Последний рубеж

— Ты чего? Это почему у тебя вид такой неподобающий? Ты при шашке и оружии, а без головного убора стоишь, — куда это годится? Э-э, братец! На губу хочешь попасть? Можешь посидеть!

Пришлось надеть шлем и отойти от часового подальше. На гауптвахту еще попадешь, чего доброго. Очкастый часовой что-то еще кричал вслед, кажется, за партизанщину ругал: хватит, мол, этого самого, пора к дисциплине настоящей привыкать и так далее.

Теперь что оставалось делать? Орлик нашел решение: он двинулся вдоль кремлевских стен и башен с твердым намерением обойти Кремль и разглядеть со всех сторон. От Спасских ворот дошел до Троицких, оттуда — до Боровицких. Потом шел вдоль Москвы-реки и держался лишь одного направления: куда стена ведет, туда и он шаг держал.

Часа полтора это заняло. Шел он, шел, пока снова не добрел до Красной площади. Ноги, признаться, гудели, да и есть хотелось, а уже было за полдень, а еды не оставалось в карманах у нашего путешественника ни крошки, да и денег тоже.

А теперь что оставалось делать?

Опять само пришло решение: застегнуть потуже ремень, что Орлик и сделал. Доплелся он до Иверских ворот (тогда еще такие существовали) и потолкался тут среди прохожего люда. С иными заговаривал, если это были, на взгляд Орлика, свои. Ну, скажем, стоит у газетной витрины человек в кавалерийской фуражке и потертой окопной шинели. К такого рода личностям — молодые ли они или уже седые — наш герой сразу проникался симпатией. И вот как раз у одного такого человека и как раз в кавалерийской фуражке Орлик и стал спрашивать:

— Слушай, батя, ты мне скажи: что в Кремле? Снаружи поверх стены купола, да кресты, да башни, а внутри что?

Собеседником Орлика оказался уже действительно по годам вполне «батя», если не дедушка. Сидел он у Китайгородской стены и перематывал разъехавшиеся обмотки.

— Ты откуда? — перво-наперво осведомился он у Орлика. — С фронту?

Орлик начисто все выложил. Ехал вот с товарищем по такому-то делу, не доехал и теперь не знает, что дальше-то делать.

— Ага! — покивал пожилой кавалерист. — Понятно. Сам я тоже бывший фронтовик, Деникина бил, до Новороссийска дошел, а там тифом меня сразило. А сейчас я в Москве тут по особым делам. Из-под Калуги мы… Ну, а тебе для чего про Кремль надо знать? Я там сейчас был и могу все тебе рассказать.

Орлик ахнул:

— А как допустили вас?

— А просто. Я к Михаилу Ивановичу Калинину заходил. По крестьянским делам. Ну, поговорили. Обещал помощь оказать. А тебе, сыпок, по какому делу?

— Я в белый тыл хочу, — признался чистосердечно Орлик. — Помог бы мне в этом Калинин? Как же к нему попасть?

— Э, милый, — усмехнулся пожилой кавалерист. — Ты порядка не знаешь, что ли? У нас же теперь не то, что было. Власть укрепилась, и порядку куда больше стало. Москва видишь какой сделалась? Не Москва, брат, а штаб руководства! Вся мировая революция тут на виду, про все тут знают и думают… Понял ты? Международная дипломатия, война, хлеб — все берется во внимание. Так-то, милый ты мой герой!

Он все усмехался, кавалерист, и продолжал свое дело — переобул, не торопясь, левую ногу и взялся за правую.

— А ты, значит, в белый тыл собрался, к барону Врангелю? — опять заговорил солдат и все с той же ухмылкой продолжал: — И чего бы ты там стал делать, а? Эх, милок! Я вижу, ты хотя и в буденовке, а по уму-разуму как бы еще дитятко… Да, да, не обижайся, я это говорю тебе всурьез, по-отечески. Порядок же есть, братишка ты мой хороший. Ежели бы, допустим, нашему главному штабу руководства понадобился какой человек для взрывной работы в белом тылу, то, поверь, само руководство нашло бы тебя или кого другого, и все дело бы сделалось по всем положенным правилам и секретам. Понял? Во как! А ты сам лезешь — берите меня, я лучший! А может, они кого другого хотят? Может, уже послали кого надо. Ты же сам солдат, братец мой, должен субординацию знать. Это тебе, милый, не по крышам лазить, да!

Орлика не так-то легко взять на мушку. Оп все выслушал и хмыкнул:

— А вот вы же ходили? Сами!

— Как — сам? — возмутился кавалерист. — Я ходок… от общества, от крестьян своих поручение имею. А у тебя от кого поручение, а? Кто это тебя в белый тыл к себе требует? А ну, покажи бумагу.

Ну что оставалось Орлику делать после такой нотации, скажите. Одно: пряча смущение, поскорей распрощаться с кавалеристом и вернуться восвояси на Курский вокзал.

Вот так он и поступил.

А Кате он что рассказал? Да ничего. Так, в общих словах, кое-что выдавил из себя. Побывал, дескать, в Кремле, то есть, вернее, возле Кремля, и кое с кем виделся, то есть виделся не с какими-то там случайными людьми, а с вполне заслуживающими доверия военными товарищами. И они многое объяснили Орлику.

— Что же именно? — поинтересовалась Катя.

Орлик увидел по ее лукавым глазам, что у нее тоже есть новости.

— Нет, ты скажи раньше, — потребовал он от Кати. — Приказание пришло?

— Пришло.

— Ну? И что? Куда нам?

— Обратно в свой штаб ехать.

— Ну и правильно, — одобрительно произнес Орлик. — Эти военные товарищи тоже так советовали. А в тыл Врангелю, сказали, нечего нам соваться. Обойдутся и без нас.

— А я и не просилась туда, — смеясь, пожала плечами Катя. — Это ты, наверно, ходил проситься.

В тот же день они получили от военного коменданта документы и вечером уже катили обратным поездом на юг, к Таврии.

Пока дружки наши ехали, а путь у них был долгий, трудный, изнурительный, в стране, взбудораженной новой напастью — баронским нападением из Крыма, — события шли своим чередом. И об одном из них хотелось бы здесь же рассказать.

Орлик, как мы видели, вознамерился было в белогвардейский тыл ехать, штаб Врангеля взорвать, и всего только пуд динамиту ему бы на это потребовалось. Поговорив с кем-то там у Кремля, он угомонился.

Но то, к чему Орлика потянуло, то есть к борьбе с врагом в его же тылу, — дело это, неимоверно трудное и смертельно опасное, делалось. Усиливались не только войска врангелевского фронта. В тыл белых — в захваченную часть Таврии и в Крым — было послано в эти дни немало людей, и среди них оказался, представьте, родной отец Кати.

Вот как бывает. Сведениями мы располагаем на этот счет совершенно точными. Разумеется, не уже знакомый дневник послужил нам источником. В дневнике об этом ничего не найти.

«Откуда же взялись эти сведения?» — спросите вы. Источники верные, но, только дочитав нашу повесть до конца, вы все узнаете.

Итак, об отце Кати.

Где-то уже было сказано, что он артист. Да, известно, что он смолоду очень увлекался театром и хорошо, говорят, играл. Мечтой его было попасть в Московский Художественный театр, но годы шли, а мечта все так же оставалась мечтой.

Жил он в Киеве и работал там в Соловцовском театре, вдали от семьи, которая оставалась в Каховке. Катя была единственным ребенком в семье, и мать, пока была жива, не расставалась с дочерью. В восемнадцатом году Ирина Васильевна умерла от сыпняка. С тех пор и началась для Кати самостоятельная жизнь. Она окончила краткосрочные курсы телеграфисток и пошла добровольцем на фронт, когда ей не было еще и пятнадцати лет.