Зиновий Фазин - Последний рубеж

Вас, наверно, заинтересует: как же происходили переговоры по прямому проводу и о чем — если это можно знать — был разговор в ту ночь?

Уборевич, стоя у телеграфного устройства, диктовал Кате, а та отстукивала:

— У аппарата Уборевич. Рядом со мной товарищ Эйдеман. Только что закончили штабное совещание. Хочу доложить командующему фронтом обстановку на сегодняшний день.

Катя отстукивала эти слова, и они, превратившись в электрические сигналы, с мгновенной скоростью передавались по проволоке за пятьсот верст или больше туда, где в этот глухой предрассветный час у такого же штабного аппарата стоял командующий Юго-Западным фронтом Егоров и читал по ленте только что принятые телеграфистом сигналы, уже превращенные в буквы.

О Егорове говорили, что из него вышел бы прекрасный артист, но судьба его сложилась иначе. В юности он грузчик и кузнец, благо здоровье позволяло. Энергичный, крепкий, он бывал неутомим в работе и настойчив в достижении цели: хотел стать актером и стал им, играл на сцене, но началась первая мировая война, и Егоров — на фронте. И с тех пор он воюет. Уже имел пять ранений и все равно так же крепок, кряжист и широкое лицо с острым взглядом выражает все ту же волевую силу и напористость, цепкое умение добиваться цели.

Теперь этому человеку, уже прославившемуся большими победами, великолепными операциями против белых и армий Пилсудского, шел тридцать третий год. В военном кителе, ладно сидевшем на его статной фигуре, он все так же выглядел рабочим — и лицом, и повадками, и даже говором.

— У аппарата Егоров, — отвечал он через своего телеграфиста Уборевичу. — Докладывайте, Иероним Петрович, десять минут, больше не имею времени.

Уборевич уложился ровно в десять минут — его отличали точность и быстрота реакций (в отличие от несколько более медлительного Эйдемана, склонного к вдумчивости). Излагать здесь разговор с командующим фронтом, разумеется, нет необходимости да и смысла: только военному человеку, да и то не всякому, было бы понятно все то, что передавалось из одного конца провода к другому и обратно. Упоминались, например, города Орехов, Александровск и Никополь, станция Апостолово и расположенная на Днепре Каховка. Долетали из проводов наименования частей, пехотных и всяких иных, назывались опорные пункты, которые Уборевичу и Эйдеману надо удерживать, чего бы это ни стоило.

— И не только удерживать, — доносился издалека, превращаясь в буквы, голос Егорова. — Успех дает атака! Атака! — снова донес провод, и, казалось, сам аппарат, воспринимая это повелительное слово, застучал сильнее.

Дальше разговор пошел о конном корпусе, который недавно потерпел поражение. Командовал корпусом, единственной кавалерийской частью в 13-й армии, человек большой отваги — Жлоба. Но, несмотря на все его усилия, не устояли конники перед врангелевскими танками, да к тому же на них еще набросилась сверху злая сила, с которой бойцы прежде не имели дела, — вражеские аэропланы. Свист, рев, грохот бомб — это был ужас, и дрогнул корпус.

Егоров сообщал, что есть решение ставки переформировать корпус, усилить его и превратить в конную армию. В отличие от буденновской, первой, она будет наименована второй.

— За эту армию вы ответите головой, если дадите ее расколошматить! — грозился теперь провод, и затем аппарат отстучал на ленте: — Эйдеману передайте, что на его Правобережную группу возлагаются большие надежды, о которых, конечно, незачем говорить открытым кодом. Одно пусть усвоит хорошенько, да и вы, Иероним Петрович, тоже: опыт последних боев с Врангелем. Обстановка и приемы борьбы у врага новые, а тем более надо по-новому действовать нам, я повторяю — нам, это и долг наш, и залог победы. Вы скажете, как воевать по-новому без авиации и танков? Кое-что из авиации получите. А на танки не надейтесь, нам их Антанта не дает. И все же требую в этих условиях повести дальнейшую борьбу с Врангелем по-новому и еще раз по-новому!..

По стеклышкам пенсне Уборевича в эти минуты пробегали странные отблески; казалось, в ответ на слова комфронта быстродействующий мозг нового командарма тоже что-то отстукивает, решает, прикидывает, связывает с тем, что он уже знает из прежних бесед с Егоровым, из собственного опыта и о чем сам думал по дороге, пока паровоз нес его сюда.

Эйдеман только слегка покашливал, читая вместе с Уборевичем телеграфную ленту. Когда в ней появлялась его фамилия, он выпрямлялся, подтягивался, будто воочию видел перед собой командующего фронтом. Ощущение в самом деле было такое, будто все трое стоят рядом, но говорить могут только по очереди, когда закончит другой и его аппарат перейдет на прием.

— Александр Ильич! Здравствуйте. У аппарата Эйдеман, — отстукивала теперь Катя. — Хочу заверить вас, Александр Ильич, я приложу все силы, чтобы оправдать доверие.

— Очень хорошо, действуйте! Ио одно твердо усвойте: вы будете иметь дело со Слащевым, а это хитрый враг. Не давайте ему прежде времени втянуть вашу группу в бой, пока у вас все не будет готово. Подкрепления вам идут!

— Есть, Александр Ильич. Учту.

— Желаю успеха! Все!

Последнюю часть разговора мы сочли возможным привести, так как она более доступна нашему пониманию. Все же можно уловить, на что особенно напирал в своих директивах Егоров, не правда ли? Обращают на себя внимание слова: «Не давайте Слащеву прежде времени втянуть вашу группу в бой, пока все не будет готово». Несомненно, за этим крылся какой-то замысел, осуществление которого требовало, как можно догадаться, тщательной подготовки и концентрации сил.

Эйдемана разговор с командующим фронтом ободрил, он развеселился и сказал под конец Кате, что готов прямо-таки расцеловать ее за все принятое по прямому проводу, а особенно за слова: «Подкрепления вам идут!..»

— Ну при чем тут я? — стеснительно пожимала плечами Катя. — Аппарат принял. Мое дело маленькое.

— Нет, нет, нет! — твердил Эйдеман. — У вас определенно рука счастливая!..

Могла ли тогда Катя предположить, что Егоров лет через пятнадцать будет первым заместителем наркома обороны Советского Союза, Уборевич станет в эти же годы командующим Белорусским военным округом, а Эйдеман будет в течение семи лет руководить Военной академией им. Фрунзе и еще пять лет — работой Центрального совета Осоавиахима. Как не признать, что Кате повезло… Крупнейшие военные деятели находились рядом с нею, и если их будущее она, конечно, не могла предугадать, все же чувствовала: люди перед ней необыкновенные… Впрочем, их необыкновенность Катя воспринимала как должное; мы видели, как она отнеслась к разговорам пожилых штабистов о молодости многих командармов и комдивов, выдвинувшихся своим талантом за годы гражданской войны. Помните? «Так и должно быть», — написала Катя в дневнике.