Зиновий Фазин - Последний рубеж

Скоро на шляху попался отставший от своих раненый беляк — молоденький юнкер, он лежал у обочины и стонал. Допросили юнкера и узнали, что красные давно ушли на север, а вслед им помчались два полка дроздовцев. Полки дроздовцев считались лучшими во врангелевских войсках, состояли почти сплошь из офицеров и носили черную форму. А на рукавах гимнастерок и френчей — нашивки с изображением черепа и двух скрещенных костей.

Юнкер был уже слаб, умирал от потери крови. Орлик слез с коня и взялся перевязывать раненого. Белокурый, совсем еще молоденький, стало жаль его. Маменькин сынок, воевать пошел за белых, эх, дуралей ты, дуралей. Орлик обматывал бинт вокруг окровавленной груди юнкера и все бормотал:

— Дуралей ты, сморкач, вот кто! За кого воюешь? Ты подумал, балда?

Когда Орлик оставил раненого и догнал своих, командир полуэскадрона, старый Махиня, сделал ему выговор:

— Чересчур ты добрый, парень.

Орлика любили бойцы. В бою не трусил, не отставал от лавы в атаке и особенно бывал незаменим в разведке. Всюду пролезет, заберется в самое логово врага и мигом все разузнает. По приказу командира Орлик держал при себе в притороченной к седлу сумке старый рваный пиджачок и брюки из домотканого рядна. Переодевшись в эту одежку, он становился похож на пастушка из кошары, а этих кошар тут, в степи, было немало. На плечо Орлик брал палку, на нее навесит ведерко, будто бы за водой пришел из степи, где вышел из строя кошарный колодец. Воду тут, в селах, добывали нелегко: на все село — один-два колодца. Назывались они «пробивными» и были глубокими, а воду давали на вкус солоноватую.

В таком маскараде Орлик проникал всюду, куда посылали, и часто приносил в эскадрон ценные сведения. Про Орлика не в шутку говорили, что в разведке он разузнает не только все о противнике, но и про то, сколько собак в селе и как их зовут.

Было у Орлика еще одно качество, за которое его еще больше ценили в эскадроне: великолепное зрение! Он лучше других мог разглядеть даже самые малозаметные точки на горизонте. Поэтому Орлика чаще, чем полагалось, посылали в ночные дозоры и в сторожевое охранение. Не раз Орлик первым замечал появление всадников противника там, где, казалось, их еще и в бинокль нельзя было увидеть, и тотчас доносил командиру.

Тот не верит, сам пытается разглядеть, что там вдали видится, а Орлик твердит свое:

— То белые, товарищ эскадронный, ей-богу же! Да вон они за тем дальним курганом! Чуть влево смотрите… Вон, вон! Видите, на курган птица села.

— Какая, к черту, птица? Где?..

Скоро выяснилось, что Орлик действительно прав, те едва различимые на горизонте точки — вражеский конный дозор.

— Ну и глаза у хлопца! — говорили в эскадроне с восхищением. — И верно же, что Орлик!..

Ночью выяснилось, что своих уже не догнать. Белые и спереди, и сзади, и с боков, и всюду в окрестных селах и хуторах стоят их войска.

Орлик, переодевшись в свой пастуший костюм, пробрался на разведку в ближний поселок.

Вид у Орлика был такой убогий, сиротский, что какая-то старуха пожалела его, завела в хату и накормила. Только он успел допить молоко и выспросить хозяйку, много ли солдат или казаков в селе, как из соседнего двора донеслись страшные крики.

— Кто это там кричит, бабуся? — спросил Орлик.

— Ай! — тяжело и скорбно вздохнула старуха. — На што тебе, сынок, все знать? Беда пришла, и все. Конец нам.

Бабка рассказала, что в соседней хате стоят на постое казачьи офицеры. Перед вечером сегодня к ним откуда-то приволокли пленного красного комиссара, и вот весь вечер уже мучают его. Комиссар, говорят, при последнем издыхании, весь израненный и избитый, а они, звери, все не отстают.

— Спаси и помилуй, царица небесная! — причитала бабка, утирая слезы. — Чуешь? Поют, нехай им бис!

Командир полуэскадрона, заночевавшего в степной балке, строго наказывал Орлику не рисковать. «Ты мне смотри там, понял? На рожон не лезь!» Услышав рассказ бабки, Орлик с трудом усидел на месте. Теперь он знал, что в селе белых немного, эти сведения надо обязательно доложить командиру. Пора было уходить.

— Спасибо, бабуся. Я пошел.

— Куда, сынок? Переночевал бы. Я одна. Хата моя бедная, казаки у меня не стоят. Они себе побогаче где нашли.

— Я прогуляюсь. Туточки, возле села.

Ночь была ясная, лунная. Гудели лягушки в ближнем пруду. Орлик тенью прошмыгнул к соседней хате, где светились окна. То, что он увидел, когда осторожно заглянул в окно, заставило его схватиться за спрятанный на груди револьвер.

В горнице за столом сидели пятеро офицеров в черкесках и пели всё ту же песню, которая так полюбилась во всей армии Врангеля:

В углу на вбитом в потолок крюке болталось тело комиссара, повешенного вниз головой. Время от времени какая-то из пьяных рож с озорным криком: «А ну, шевелись!» — толкала сапогом голову комиссара, и тот начинал раскачиваться, как колокол.

Орлик понимал, что если он выстрелит, то и сам пропадет, и навлечет беду на весь свой полуэскадрон. Но если он не выстрелит, то, наверное, потом сойдет с ума.

В голове от злобы все у него потемнело, и он едва различал теперь окружающие предметы. Отпрянув от окна, наткнулся на ствол яблони и чуть не выколол себе глаз. Как слепой, на ощупь, выбрался из сада и пошел, спотыкаясь, вдоль улицы.

Скоро зрение к нему вернулось, и он благополучно нашел дорогу к своим.

Этой же ночью лихим налетом полуэскадрона были перебиты в селе все оказавшиеся тут белоказаки. Орлик успел первым ворваться в хату, где пели при повешенном комиссаре гадкую песню «Алла-верды». Прямо с порога он разрядил пистолет в мертвецки пьяных офицеров, замучивших комиссара.

Шашкой Орлик рубить не любил.

Когда Орлик вышел из хаты на крыльцо, недалеко от него разорвалась брошенная кем-то граната. Ярко сверкнуло, загрохотало, ударило как бы ветром и заложило уши. Осколками, к счастью, Орлика не задело, но его же ошалевшая лошадка, когда он ее отвязывал от крыльца, с испугу шарахнулась и крупом с такой силой прижала своего хозяина к крыльцу, что от невыносимой боли молодой наш боец потерял сознание и рухнул на землю.

Ничего, ничего, в этот раз снова обошлось — Орлика нашли, положили в двуколку и постарались выходить.

Очнулся он уже засветло.

Отряд конников — осталось в полуэскадроне уже не так много бойцов, и потому мы называем его отрядом, — лежал, спешившись, у железнодорожной насыпи и отстреливался, а на него наседали сотни две беляков.

— Лежи, лежи! — прикрикнула на Орлика рыженькая девушка с белой косынкой сестры милосердия.