Зиновий Фазин - Последний рубеж

Оказалось, она тоже из Каховки. Землячка! Ну, диво, где только каховчане не встретятся. А давно ли Аня оттуда? Да нет, по ее словам, не так давно, да, говорят, там сейчас ужас что творится, при беляках. Опять все стало как при старом режиме. Богачи вернулись в свои дома; тех, кто большевикам помогал, в тюрьмы посадили, офицерня белогвардейская пьет и гуляет, а в городе стон стоит.

Аня рассказывала, что перед уходом красных много каховских девчат записалось в сестры милосердия, и хорошо, что они так сделали, а то с приходом обратно белых в город, для девушек совсем житья не стало. Офицерье пьянствует и безобразничает, как при старом режиме, если не похуже.

Орлик зачем-то соврал Анечке, что у него есть невеста, зовут ее Катей, а работает она в штабе армии телеграфисткой. Умеет и по телефонной части и вообще бедовая очень.

— Позавидуешь, — со вздохом произнесла Анечка. — Девчата у нас все хорошие, а среди парней не все.

Орлик научился за время своей службы в кавалерии лихо заговаривать зубы и сбивать собеседника с мысли. Он вдруг спросил у Ани:

— Слушай, а куда мы путь держим?

Та отвечала шутливо:

— В рай везу.

— Да ну тебя! Говори, куда?

— Есть такой рай на земле. В степи тут он, уже близко нам. Вот увидишь!

Оказалось, Аня батрачила с год в имении одного из крупнейших землевладельцев Таврии Фальц-Фейна — «Аскания-Нова». Там, по ее словам, все богатейшее: постройки, сады, огороды, пашни, много и скота, и всего, всего! Нигде больше Аня такого не видела. Там посадки леса так разрослись, что в них заблудиться можно. А какие озера, пруды, и сколько там птицы!

«Вот где хорошо было бы устроить колонию для питерских ребятишек», — с горечью думал Орлик, слушая сказочные описания Ани.

До «Аскании-Новы», бывшей лишь одним из имений Фальц-Фейна в Таврии, оставалось еще верст десять. Аня надеялась спрятать там раненых у знакомого ей садовника.

— И сами там с тобой сховаемся, идет? — предлагала она.

— Там посмотрим, — увиливал он.

Еще не рассвело, когда Орлик двинулся на разведку в ту сторону, где ночью мерцали огни. Но не прошел Орлик и двух-трех верст, как услышал выстрелы. Где-то там, сзади, стреляли. Слышался конский топот. Сердце замерло у Орлика — не напали ли на Аню и раненых красноармейцев случайно заехавшие в кошару беляки? Криков никаких не слышно было, только выстрелы…

Вот стихло. Кони зацокали где-то ближе. Орлик теперь уже не шел, а сидел на корточках в высокой траве и выжидал.

Неизвестные всадники (он пе разобрал, кто там) проехали стороной, по другой дороге, за бугром. Белые, наверно. Когда цокот копыт стих, Орлик со всех ног пустился бегом обратно к кошаре.

Но он уже не застал в живых ни раненых красноармейцев, ни рыжей Ани.

Генерал Кутепов зверствует. — Знаменитая «Аскания-Нова». — Орлик снова не Орлик, а Саша Дударь. — Как мать Орлика лишилась комнаты с голубой люстрой. — Описание театра военных действий. — Дальнейшие приключения Орлика. — На пути к своим.

В дневнике наших героев есть леденящие душу записи Кати о том, что творилось в те дни в Крыму.

«Из Симферополя пришли наши разведчики, рассказывают: на улицах висят мертвецы. Это уже не Слащев, а Кутепов зверствует. Оказалось, злодей в генеральском звании распорядился таким образом запугать тех, кто сочувствует красным и помогает им. Местная дума просила Кутепова снять трупы повешенных с фонарей, чтобы хоть дети этого не видели. Трупы были сняты, но только через сутки… Боже, и как земля терпит таких, как Кутепов! Он и Слащев — два приспешника Врангеля, и все они трое друг друга стоят».

Но вернемся к Орлику.

Долго еще ему пришлось бродить по вражескому тылу, и спасло его от верной гибели платье зарубленной белыми Ани. Саша Дударь снова стала девушкой. Иного выхода не оставалось. Своя военная одежда не годилась, а другой негде было достать.

Был пасмурный ветреный денек, когда Орлик добрался до «Аскании-Новы». Не забираясь в глубь экономии, он побродил по боковым тропинкам, проложенным среди кустов орешника и малины.

Здесь, оставаясь незамеченным, Орлик мог зато сам все видеть и подмечать.

Правду сказать, забрел сюда Орлик больше из любопытства, чем по надобности. Держал он путь на Каховку и ведущие к ней старые чумацкие шляхи знал. Там, за Каховкой, сразу за Днепром на правом берегу, — свои!

Вот по дороге к Каховке, вернее к своим, до которых Орлик надеялся добраться, он и завернул в знаменитое имение богатейшего в Таврии помещика Фальц-Фейна.

Орлик забирался в лесные рощи, иногда выходил на широкие безлюдные аллеи. Вот открылась большая поляна, за ней начинался фруктовый сад. Горы спелой черешни лежали на земле. Черешню не снимали из-за военных действий, и вот лежит, гниет.

Не выходила из головы Орлика рыженькая Аня, милая краснощекая Анютка, которую ни за что зарубили белоказаки. Орлику казалось, он отдаст должное ее памяти, если расскажет здесь кому-нибудь из батраков о ее доброй душе и мученической смерти. А в Каховке он постарается найти ее родных, если они живы, и оставить им ее платье и денег.

А кроме этой, была еще причина. Очень хотелось поглядеть то место, где, если бы не Врангель, уже была бы устроена чудесная детская колония для питерских ребят, и как бы радовали их эти аллеи, сады, заросли орешника, и не пропали бы эти горы черешни, и звонкие голоса целый день оглашали бы эти места, сейчас такие тихие и почти безлюдные. Ни для кого поют птицы, ни для кого цветут клумбы.

С полудня пошел дождь. Необычный дождь, без грозы, частой в здешних местах. Серая пелена окутала все вокруг. Орлик не уберегся, промок и, увидев на одной полянке соломенный курень, у которого сидел одиноко седой дядька в широкополом бриле, подошел, поздоровался и присел.

— Ты будешь чья? — последовал вопрос. — Ты нашая?

Орлик так отвык от обращения к нему в женском роде, что теперь с трудом заново к этому приноравливался. «Ну да ничего, временно», — утешал он себя, но, слыша обращение к нему, как к дивчине, все равно хмурился.

— Вашая, вашая, — скороговоркой ответил он дядьке. — Дозвольте у костра посидеть.

Понемногу разговорились. Дядька, оказалось, служит здесь сторожем, охраняет от порубки лес. Еще в пути, из рассказов встречных крестьян, Орлик знал, что в экономию вернулись прежние «хозяева» — не сам Фальц-Фейн, тоже из каких-то немецких баронов, а его прислуга — управляющие, агрономы и распорядители. И опять работает в хозяйстве экономии целый штат скотников, садоводов, дворников и сторожей, и опять на огородах и полях имения батрачит всякий люд из окрестных сел.

— И как это вы, дядю, можете робыть на буржуев? — возмущался Орлик в ходе беседы со стариком у куреня. — Я бы не стал!