Алексей Черкасов - Хмель

Вьюжит, вьюжит мартовская метелица. Мороз кует землю, а всем жарко:

– РЕВОЛЮЦИЯ!..

Подобно жар-птице, в палату к Дарьюшке впорхнула Аинна Юскова, в норковой жакетке с алым бантом на груди, в собольей шапочке, прикрывающей только на затылке узел ее каштановых волос. И вся она, разгоряченная морозом, событиями, готова была вспыхнуть и сгореть.

– Даша, милая ты моя подружка! – обняла Аинна Дарьюшку. – Теперь ты свободна, Дарьюшка! Ты же настоящая революционерка! Кончилась власть жандармов, и ты будешь с нами!.. Если бы ты знала, что происходит в нашем доме! Даже старик расшевелился и не брюзжит. Представляешь? Он теперь председатель партии кадетов, или Союза семнадцатого октября, – не разбираюсь. Все отчаянно возбуждены, и такие разговоры – ужас! Как бы старика не хватил удар, ей-богу, – выплескивалась Аинна. «Стариком» она называла отца, Михайлу Михайловича Юскова. – И на нашем механическом заводе митингуют, и в депо, и солдаты в гарнизоне, и в мещанской управе был митинг. Везде, везде! По всему городу. Столько открылось партий – ужас! Я и не представляла, что в нашем городе так много разных партий. Боженька! Вся Кача кишит ворами и налетчиками. Тихий кошмар. Теперь без оружия не выйдешь на вечернюю прогулку. Дядя преподнес мне подарочек. – И, оглянувшись на дверь, Аинна достала из меховой муфты французский пистолет, помещающийся на ладони.

Слушая Аинну, глядя на ее пунцовое лицо, Дарьюшка никак не могла понять, что за революция в городе.

– Что ты так смотришь? – опомнилась Аинна. – Или ты не рада, что произошла революция и царя свергли?

– Царя свергли?! – округлились глаза у Дарьюшки.

– Так ты ничего не знаешь? О, господи! Такие события. Даша! Нету царя, нету! Со всем престолом рухнул. Власть перешла в руки Временного революционного правительства. Представляешь? Ре-во-лю-ци-он-но-го! Все жандармы из города скрылись.

– Жандармы? Скрылись? Куда скрылись?

– Попрятались, как крысы в норы.

– Я ничего не знаю. Ничего не знаю. Меня же, видишь, как арестантку, под замком держат. Евангелие, тетрадка и вечный замок. И этот проклятый доктор! О!

– Ты теперь свободна, свободна!

– Они меня не отправят в Томск?

– Ты же выздоровела? Доктор сказал, что у тебя все прошло и ты теперь совсем забыла про эти самые «пять мер жизни»! Страхота, ей-богу! До чего тебя довели!

Так вот в чем дело! Они думают, что Дарьюшка действительно сошла с ума, когда говорила, что существуют разные меры жизни у каждого человека. И фельдшер сколько раз предупреждал Дарьюшку, что если она будет говорить о мерах жизни, то ее обязательно отправят в строгую изоляцию в Томскую психиатрическую и она навсегда останется там. И Дарьюшка схитрила: научилась умалчивать про свои думы. Никому нельзя доверять, даже подруге Аинне.

– Мы с тобой вступим в партию социалистов-революционеров. Это будет потрясающе. Мы – эсерки! Эсерки!

– Эсерки? – Дарьюшка вспомнила о партии большевиков, к которой принадлежал Тимофей.

– Большевики? – Аинна покачала головой. – Такой партии нету. Ты что-то перепутала, милая.

Нет, Дарьюшка ничего не перепутала.

– У нас в Белую Елань перед войной пригнали в ссылку одного большевика…

– Их всех гнали в ссылку! И эсеров, и анархистов, и террористов. Тебя арестовали как террористку, потому и держали так строго. Боженька! Террористка. Тихий ужас. Ты ведь не помнишь, как напала на конвой?

– Я не нападала на конвой. Это жандармы выдумали. Я только хотела, чтобы люди не жили в цепях и не шли на каторгу, как животные. Они же люди!

– Боженька! – Аинна рассыпалась звонким смехом. – Это и есть призыв к свержению царя со всеми жандармами. Они же на штыках и тюрьмах держались.

– Да, да. На штыках и тюрьмах, – повторила Дарьюшка. – Но если бы ты знала, какие они жестокие, свирепые и подлые! О! Я помню. И вечно буду помнить.

– Что помнить? Зачем помнить? Тебе же будет хуже. Как говорит Ионыч: «Не надо травить старые раны».

Дарьюшка закашляла, закрыв рот платком. Она теперь часто кашляет, еще с декабря. Сколько раз ее ослушивали и осматривали доктора. Один из них предупредил, чтобы боялась простуд, сырости и особенно распутицы. Фельдшер потом пояснил, что доктора нашли у нее бронхиальную астму. Он такой славный старичок, фельдшер! Она не знает ни его фамилии, ни имени и отчества, но всегда с нетерпением ждала его дежурства. Он разрешал ей выходить из палаты в квадратный дворик за высоким забором, и она наслаждалась морозным воздухом, а потом кашляла.

– Ты что-нибудь пьешь от кашля?

– Пройдет, – ответила Дарьюшка, – Как мне надоело здесь! Всегда одна в палате. Такая скука и ужас. И крики, крики, стоны. Тут одна сумасшедшая кричит ночами напролет, и я так измучилась. Ты за мной приехала? Правда? О! Хоть сейчас! Только как же в халате?

– Бог мой! Я же тебе привезла пальто и все что надо.

Сейчас оденешься и – на санках по городу. Шикарно!

Настывшая беличья дошка, фетровые боты и даже красный бант с английской булавкой. Дарьюшка с радостью сбросила с себя больничное белье, халат. Аинна с ужасом заметила, как она похудела.

– Теперь ты поправишься, милая. Будешь, как я! – И надула свои красные щеки, как резиновые мячики. – Шикарная рубашка! О! Это голландская. Большая? Ой, ой! Ты в ней утонула. Боженька! Ничего, подберем другую. Я же не думала, что ты стала такая пикантная особа. Как былинка в поле. Ой, умора! Сегодня у нас будет званый ужин. Мой дядя князь Толстов пожалует из гарнизона со своими революционерами. Умора! Теперь все революционеры.

Вот и расписные санки с медвежьей полостью. Сколько раз Дарьюшка каталась в этих санках с Аинной, когда еще была гимназисткой!..

– Узнала Василия? – толкнула Аинна кучера в спину.

– Да.

– Помнишь, как он вывалил нас на Енисее и я вот такую шишку набила об лед?

Дарьюшка запамятовала про шишку.

– Дак ведь тогда Дарьи Елизаровны не было, – обернулся кучер. – С одной из сестер Терских катались.

– Хорошо, что напомнил. Завези меня к сестрам Терским. Я их должна пригласить на вечер.

На стенах некоторых домов торчали древки с флагами, и флаги были разные – от бело-голубого андреевского до совершенно красного. А с одного балкона свешивался черный флаг.

Оставили Аинну у дома Терских и поехали обратно. Вот и дом Юсковых – лупоглазый, не успевший потемнеть от времени, из мендовых бревен с причудливым угловым балконом.

Обширный двор с каменной конюшней на три выезда, в глубине ограды американский автомобиль, закрытый брезентом; домик «для людей» – конюхов, дворников, лакеев; поднавесы с экипажами и санками; парнишка с метлой на середине ограды, дворник в фартуке с широченной деревянной лопатой, сгребающий в кучу выпавший с утра снег, и знакомая дверь, обитая тисненой кожей.