Юрий Смолич - Мир хижинам, война дворцам

Аэропланы снова пошли вниз и уменьшили скорость, пропеллеры замелькали перед глазами, как колесные спицы.

Это было как раз вовремя. Даже здесь, на высоте, почувствовалось, как воздух вдруг содрогнулся и крылья машины качнуло, словно на волнах. Даже сквозь завывания мотора стало слышно, как ударил гром и раскатился тяжелыми перекатами. Гром накатывался сзади, будто бил в хвост. И одновременно впереди — за перепаханной полосой позиций, там, где бежали полоски вражеских траншей — густо, почти вплотную друг к другу, налетели в небо и встали фонтаны дыма. Тяжелая артиллерии накрыла вражеские позиции одним залпом, вторым, третьим…

— Артиллерийская подготовка в наступлению началась! — крикнул Королевич, наклоняясь к напарнику-пилоту.

Но поручик Ростислав Драгомирецкий мирно спал.

А в Киеве в эту минуту самое значительное событие происходило подле блокпоста перед Постом-Волынским.

Отзвонили колокола в церквах, смолкли и хоры на клиросах, закончилось пышное празднество перед Софией.

Второй, созданной Центральной радой полк имени гетмана Полуботько принес боевую присягу, и архиерей покропил воинов святой водой.

После этого полк церемониальным маршем зашагал по Владимирской. Гимназистки махали ему с тротуаров желто-голубыми флажками, а гимназисты пели: “Гей, чи пан, чи пропав — двічі не вмирати, гей, нумо, хлопці, до зброї!” На перекрестке у оперного театра первый батальон свернул направо, второй и третий — налево. Второй и третий батальоны продефилировали по Фундуклеевской; на Думской площади отсалютовали желто-голубому — отныне государственному — флагу, а затем повернули в казармы, на Сырец.

А первый батальон двинулся на вокзал.

Он должен был погрузиться в вагоны и выехать на фронт. Второй и третий отбывали завтра и послезавтра.

Поскольку это была первая, специально созданная национальная, не просто украинизированная воинская часть, отправлявшаяся на фронт, чтоб принять участие в “наступлении свободы”, — решено было проводить ее с подобающей помпой: с пассажирского вокзала, с оркестром, с речами и пачками махорки в подарок.

В проводах батальона полуботьковцев приняли личное участие Грушевский, Винниченко и Петлюра.

Свое напутственное слово Грушевский закончил так:

— Слава неньке Украине! Сложим головы за нашу волю! Бог да хранит тебя, славное украинское лыцарство!

Провожающие прокричали “слава!”. Оркестр сыграл “Ще не вмерла!”. Паровоз свистнул, и поезд тронулся.

Но через три километра, у блокпоста, семафор вдруг оказался закрытым. Здесь был первый разъезд на запад и на восток: на фронт и в тыл.

Паровоз дал длинный гудок — он просил выхода на главную.

Семафор открылся, и паровоз дал короткий гудок: вперед! Но поезд не двинулся. Двинулся один паровоз.

Бригада сцепщиков — пока эшелон стоял у семафора — отцепила паровоз от состава, и, оглашая окрестности чистыми свистками, на большой скорости, но один, резервом, паровой застучал по стрелкам: на восток, в тыл.

Это был первый боевой акт киевских железнодорожников-большевиков.

Из солдатских теплушек раздались голоса:

— Приехали! Вот тебе и фронт!.. Отвоевались!.. Хватит!..

Казаки стали выскакивать на вагонов…

Грушевскому, Винниченко и Петлюре не удалось, как это было задумано, сразу же после торжественных проводов полуботьковцев уехать в Центральную раду, где их ожидал пышный банкет.

Прямо с вокзала они помчались на Караваевские дачи.

Машина “сестровоз” “рено” остановилась над самым откосом у блокпоста.

Картина, открывшаяся их взорам, резко отличалась от патетическим приводов на вокзале.

Меж двух высоких откосов в глубокой траншее, прорезанной для железной дороги в холме, стоял состав без паровоза. Солдаты расположились в придорожных канавах, в холодке сидели на корточкам по тенистым склонам, толпились небольшими кучками на полотне. Кто сладко дремал, прикрыв лицо фуражкой, кто курил дареную махорку, сплевывая сквозь зубы, кто мирно калякал. Звенела и негромкая песня: “На вгороді верба рясна, там стояла дівка красна”.

Растерянный, смущенный командир батальона вытянулся перед высоким начальством, рука его, поднятая к козырьку, дрожала.

Разговор состоялся такой.

Грушевский. Черт! Дьявол! Я думаю, им надо что-нибудь сказать?

Винниченко. Очевидно… Конечно, им надо что-нибудь сказать.

Петлюра. Надо произнести зажигательную речь!

Тут все трое примолкли.

— Владимир Кириллович! — заговорил после паузы Грушевский, обращаясь к Винниченко. — Скажите же, пожалуйста, что-нибудь такое…

Винниченко пожал плечами:

— Почему, собственно, я?

— Поточу что я уже только что говорил! — вспыхнул Грушевский.

— Вот и продолжайте!

— Но почему опять — я?

— Потому, что вы — председатель Центральной рады.

— А вы — председатель Генерального секретариата.

— Генеральный секретариат еще не приступал к исполнению своих обязанностей. Правительство только что сформировано… К тому же я — по гражданской части. Пускай уж говорит Симон Васильевич, как секретарь по военным делам…

Петлюра прошипел:

— Укреплять национальное сознание — ваша прерогатива! Вы — вожаки нации! Мое дело — нести казаков в бой!

— Вот и ведите! — посоветовал Винниченко — Ведите прямо в бой. А я — вам это хорошо известно — пораженец еще с девятьсот четырнадцатого года, и если примкнул к идее оборончества, которую вы так горячо отстаивали — тоже с четырнадцатого года, — то сделал это только во имя общих интересов возрождения нации. Ведите: вы — полководец, а я — человек штатский и… пацифист…

— Отлично! — Петлюра с ненавистью взглянул на Винниченко, и от гнева глаза, его из голубых стали серыми, как оловянные пуговки. — Я поведу! Я им сейчас скажу! Но за последствия не отвечаю! Если они схватят винтовки и перестреляют нас к чертям собачьим, отвечать будете вы!

— Ладно! — согласился Винниченко. — Если нас перестреляют, то на Страшном суде отвечу я.

— Ваши шутки неуместны и гнусны! — вспылил Грушевский, — Вы здесь не свои похабные романы мазюкаете, вы — на высоком государственном посту!

Винниченко смерил взглядом расстояние — от кручи, где он стоял, до колеи: саженей десять.

— М-да, — пробормотал он, снова не в силах удержаться от меланхолической иронии, — наш государственный пост сейчас действительно так высок, что, свалившись, мы и костей не соберем…

Грушевский чуть не задохнулся.

— Вы!.. Вы… Ваш показной юмор — юмор висельника!

— Нет! — парировал Винниченко, хотя юмор его и в самом деле был юмором висельника. — Просто, будучи человеком штатским, но несколько осведомленным в военном деле, я знаю то, чего не знает пан генеральный секретарь по военным делам: ружья у казаков на заряжены, так как бовой комплект выдается только на позициях перед боем.