Юрий Смолич - Мир хижинам, война дворцам

— Отец — сурово сказала Марина. — Где твой старый пиджак и синие брюки? Опять ты их куда-то запроторил! Сколько раз я тебе говорила, чтоб ты не разбрасывал свои штаны, а вешал все в гардероб! Пускай Ростислав поскорей переоденется и исчезает: не один город на свете — Киев.

Марина остановилась перед младшим братом;

— Только чтоб этот паршивец не знал, куда скроется Ростислав! Слышишь, отец? Он способен донести на родного брата и затянуть у него петлю на шее!..

Доктор Драгомирецкий снова схватился за голову:

— Марина! Опомнись! Что за слова… “Паршивец”!.. Ты же окончила гимназию! И что ты предлагаешь? А родина? А присяга? А комендантские патрули, шныряющие по городу и вылавливающие дезертиров?..

Большевистская демонстрация вышла тем временем на Думскую площадь.

Группа юнкеров бросилась к транспарантам “Долой войну!” и “Власть — Советам!”, чтобы изорвать их. Свист, крики, улюлюканье неслись с тротуаров. В рядах демонстрантов послышался голос, усиленный мегафоном:

— Спокойно, товарищи! Не отвечать на провокацию! Авиапарковцы и арсенальцы — вперед!

Это распоряжался Иванов. Так договорились загодя: если будет грозить нападение, солдаты авиапарка и арсенальцы выходят в голову колонны, тесно берутся под руки и сдерживают натиск толпы.

Теперь транспаранты “Долой войну!” и “Власть — Советам!” оказались в центре демонстрации, за плотными шеренгами солдат и рабочих.

— Вы верите, что буржуазную революцию можно превратить в социалистическую мирным путем? — спросил Иванов у Евгении Бош.

— Нет, я думаю, что надо брать оружие, в руки и крепко его держать…

В это время с Малой Житомирской, оглушительно треща, вылетел мотоциклет и помчался через площадь к Институтской. Это спешил на Банковую, в штаб курьер-искровик [36] Солдат, обслуживающий “искровой телеграф”, то есть радиосвязь. с лентами очередных телеграфных сообщений. Но колонны демонстрантов преградила ему путь, и мотоциклист остановился, взволнованный и возбужденный. Телеграфные сведения, которые он держал в руке, жгли ему сердце.

Приподнявшись на педалях мотоциклета, он бросил в колонну демонстрантов, в толпу на тротуаре:

— Армия прорыва под Калушем разбита!.. Погибло шестьдесят тысяч!..

В колоннах и в толпе разделись вопли, плач, причитания: новость мигом облетела площадь — еще шестьдесят тысяч смертей! Отцы, братья, мужья, сыны…

Иванов запел:

Товарищи подхватили:

И тогда запела вся масса демонстрантов:

Люди на тротуарах снимали шапки, склоняли головы, присоединили и свои голоса к мелодии похоронного марша.

И люди плакали.

А большевистская демонстрация шла вперед.

“Долой войну! Не надо войны! Да будет мир в мире!”

Но мир не приходит сам, его еще надо завоевать.

А завоевать его можно только тогда, когда власть и стране возьмут и свои руки сами трудящиеся.

И во главе должен стать организатор — партия.

Нет такой партии, которая решилась бы сейчас — во время войны и разрухи — взять власть и повести за собою весь народ, — так говорят большевики и эсеры. Нет, есть такая партия! — сказал большевик Ленин несколько дней назад на Всероссийском съезде Советов: это — партия большевиков!..

И большевики шли в первых шеренгах демонстрации и пели:

Падет произвол, и восстанет народ,

Великий, могучий, свободный…

Мелодия траурного марша — минорна, но в словах песни — высочайший мажор: призыв к борьбе, вера в народ и уверенность в победе.

А впереди развевались два красных знамени:

“Пролетарии всех стран, соединяйтесь!” и “Мир — хижинам, война — дворцам!”

ни сидели — трое против троих — и договориться им надо было во что бы то ни стало. Россию представляли: Керенский — военный министр Временного правительства, лидер партии русских эсеров, великоросс из Пензы; Терещенко — министр финансов и иностранных дел, лидер партии русских кадетов, украинец из-под Лохвицы; Церетели — министр внутренних дел, лидер русских меньшевиков, грузин из Кутаиси. Украину представляли Грушевский, Винниченко, Петлюра.

Ночь только начиналась — недавно пробило двенадцать, и в широко раскрытые окна щедро вливались вечерние ароматы киевских парков: одуряюще пахла маттиола, за сердце брали церковные благовония левкоев, белый табак дурманил сладко и снотворно.

В зале были пригашены огни: верхний свет — хрустальные люстры — выключен; тяжелые, старинной бронзы, под китайскими колпачками, настенные бра горели через одно; абажуры на высоких торшерах направляли яркий свет только на пол — на мозаичный, шестнадцати сортов дерева, паркет.

Сиреневый зал поражал пышностью и богатством.

Таких залов во дворце было двадцать два — всех цветов радуги и всех стилей — от ренессанса до модерна. Залы шли анфиладой — раскрытые двери позволяли видеть их все насквозь. Но сегодня двери были плотно закрыты.

Дворец принадлежал Терещенко. В Киеве Терещенко имел еще три дворца: интимный, музейный и деловой, а этот именовался “фамильным”. “Фамилия” Терещенко брала свое начало от старшины лохвицкого полка Терешка, только и имевшего за душой, что жупан да саблю; зато потомок его, нынешний министр Временного правительства, владел многими сахарными заводами на Украине и подавал сахар к чаю немцам, французам и англичанам. Говорили, что Терещенки могут купить всю Украину и еще останется на “сороковку”, чтоб распить магарыч.

Они сидели сейчас — трое и трое — главари, по сути дела, одного лагеря, однако конфликт между ними неожиданно зашел слишком далеко: Временное правительство не давало согласия на создание украинской армии, а Центральная рада самочинно ее формировала; Временное правительство категорически возражало против автономии Украины, а Центральная рада самовольно ее провозгласила.

Впрочем, Грушевский, Винниченко и Петлюра в этот момент были исполнены сознания своего превосходства — перевес безусловно был на их стороне. Наступление Керенского провалилось: шестьдесят тысяч погибло, двести пятьдесят тысяч солдат попало в плен.