Андрей Тюнин - Свенельд или Начало государственности

Синеус был жив – об этом свидетельствовал глухой, похожий на мычание стон, издаваемый из перекошенного рта и бьющий в нос смрад от выделившихся испражнений. Надежда спасти брата и наказать отравителя заставляла Рюрика действовать необдуманно, без сочувствия ко всем нам, попавшим под подозрение, повинуясь не вспышкам озарения, а стремнине нахлынувшего бесконтрольного потока, кишевшего и злобой мести, и отчаяньем беспомощности.

Знахарь в свою очередь склонился над Синеусом, приподнял его правое веко, затем разорвал рубашку на выпуклой груди, и мы увидели и расширенный зрачок, съехавший к самой переносице, и темно-желтое, расплывающееся пятно напротив неприметно бьющегося сердца.

– Только противоядие, введенное немедленно, может спасти его. – княжеский лекарь вынес заключение, не уклоняясь от огнедышащего взгляда Рюрика.

– Дак не медли!

– Беда в том, что состав противоядия зависит от состава и дозы яда, и лишь отравитель способен спасти твоего брата! Могу предположить – яд был заранее размельчен до пылеобразного порошка, и всыпан в вино здесь, в замке.

– Кто?! – взревел Рюрик, выплескивая на всех обжигающую зелень бушующих глаз.

Я огляделся: испуганной и жалкой выглядела молодая жена Рюрика, ее круглое лицо и открытая шея превратились в сплошное розовое пятно, и мелкая дрожь сотрясала всю ее, от бархатных ресниц до пальцев ног, выглядывавших из-под полы сарафана. Олег был задумчив и горестно сосредоточен на чем-то внутри себя; слепой гусляр внешне никак не отреагировал на гневный выкрик князя и только неслышно шевелил губами, словно запоминая слова новой песни, ниспосланной бестактным вдохновением.

– Раздевайтесь! – вдруг резко приказал Рюрик.

– Зачем? – за всех спросил Олег, по-прежнему решающий что-то важное для себя и задавший вопрос как бы со стороны, без возмущения и заинтересованности в ответе.

– Раздевайтесь! – повторил Рюрик, ничего не объясняя.

Первой покорно разделась княжеская жена – дрожь охватила все ее тело, и она готова была пасть в ноги мужа не от стыда или смущения, а от страха, парализовавшего ее целиком, от души до пяток.

– Ступай на женскую половину, – отрезал ее господин, едва скользнув взглядом по обнаженной женщине.

Слепец, все так же ритмично шевеля губами, разоблачился следующим. Его белая, рыхлая безволосая грудь, колыхающийся живот и безмозольные пальцы ног вызвали у меня детские воспоминания о ладожском юродивом, десятки лет не бравшего в руки ничего кроме деревянной обеденной ложки, которую он никогда не терял и всегда носил с собой. «А где поводырь? – мелькнуло у меня в мыслях – странный слепой не мог появиться в Новгороде без посторонней помощи». Безусловно, гусляр нравился мне все меньше и меньше.

Рюрик обернулся в мою сторону, но в его властном взоре я уловил и мимолетный оттенок извинения, предназначенный исключительно для моей особы.

«Он ищет склянку или кисет из-под ядовитого порошка, а подозревает Олега», – осенило меня, когда Рюрик даже зажмурился от моей костлявой худобы.

– Ты ищешь что-то похожее? – раздался голос очнувшегося Олега, протягивающего князю снятую с шеи ладанку.

– Что это, яд или противоядие?

– Пелгусий несколько лет назад убедил меня ежедневно принимать порошок, ослабляющий действие самых распространенных ядов. Он постоянно со мной, где бы и с кем я не находился.

Рюрик всыпал содержимое ладанки в кубок, наполнил сосуд вином и протянул Олегу.

– Пей!

– Такая доза убьет меня.

Князь нервно плеснул глоток отравленного вина в наполовину опорожненный кем-то кубок, испачкав льняную скатерть кровавыми каплями, расползавшимися по чистой ткани преследующими нас сегодня символичными пятнами.

– Пей!

Олег опрокинул содержимое кубка залпом.

– Я все равно в ловушке, Рюрик! Если противоядие поможет Синеусу – выходит, что я отравитель, если мой порошок ускорит кончину твоего брата – я все равно останусь главным подозреваемым

– Да, твое снадобье может быть полезным для тебя и гибелью для нас.

– Прошу тебя, верь мне! Я не виновен. Дай время – я найду убийцу!

– Все сходится на тебе.

– Может, в этом-то и есть доказательство моей невиновности.

– Мой отравленный брат умирает, яд оказывается у тебя – и это доказательство твоей правоты?!

Рюрик жестом, без слов, разрешил нам одеться, выкрикнул стражу, и пока мы с гусляром натягивали сброшенную под ноги одежду, Олег в сопровождении двух дружинников отправился из гостиной в мрачный подвал, сооруженный под одной из башенок княжеского жилища. Кто мог предположить, что его первым узником станет младший брат многолетнего правителя ильменских словен, добровольно отказавшийся от власти в пользу приглашенного варяга.

Лекарь напомнил о себе, разбавив очередную порцию ядовитой жидкости виноградным напитком, бережно поставив переполненную чашу на незапятнанный край стола. Кубок притягивал наши взгляды, словно бирюзовый браслет, когда-то погребенный Рюриком на дне священного озера. Здесь выбор был куда трагичнее, и делить его было не с кем.

Дрожащим шагом князь подошел к столу, двумя неуверенными руками взял сразу утонувший в огромных ладонях кубок и, присев на корточки, склонился над Синеусом, возле которого уже суетился стряхнувший с себя оцепенение лекарь. Их тела заслонили от меня лицо лежавшего, но по тому, как через миг они оба резко отпрянули от Синеуса, и прервалось глухое мычание – я понял, что коготь смерти пронзил сердце брата Рюрика. И почти с предсмертным вздохом умирающего распахнулись створки филенчатых дверей, и ввалившийся в гостиную дружинник, в разодранной до пупка рубахе, сходу прокричал:

«Князь, беда, Олег сбежал!»

Наступила ночь, и ее сумрак проник и сквозь плотно закрытые ставни окон, и сквозь натружено дышащие поры человеческих тел. Синеус умер, и смерть его была ускорена глотком ядовитого напитка, поднесенной рукой любящего брата; Олег скрылся, выхватив меч у зазевавшегося дружинника, и бегством из-под стражи признался в очевидности злодейского отравления – низвергающийся поток необходимых действий ослабил свою удушающую хватку, и Рюрик обмяк, оцепенев у остывающего тела Синеуса.

Я вышел из сумрачного замка, надеясь, что одинокая прогулка по безлюдному берегу Волхова приведет в порядок мои растрепавшиеся мысли. Желтый небесный серп то просвечивал сквозь лениво сотканные облака, то тонул в непроницаемой толщине хмурых туч, и свежесть летней ночи навевала далеко не светлые мотивы.

К рассвету Новгород с натугой просыпался, но оживал он с каким-то тревожным и неосознанным предчувствием. Сначала потянуло гарью, и она наплывала на город не с прибрежных коптилен, затем послышалось обеспокоенное мычание коров и быков, и оно доносилось не с окраинной скотобойни. Хмурые, заспанные лица горожан выглядывали из-за приоткрытых скрипучих ворот, врезанных в высокие заборы, окружающие залепленные постройками подворья, и, недоумевая, исчезали, пытаясь спрятаться от мрачного послесонного предчувствия с помощью прочных щеколд, задвижек и запоров. Но скрыться от надвигавшейся беды не удалось никому.