Евгений Салиас - Француз

— Нет! Когда всплывет, так уж поплывет, а не вылезет! — сказал один из них.

Между тем, едва только Люба успокоилась и окончательно пришла в себя, у отца Ивана оказался нежданный гость, пришедший пешком, босоногий, в рваной одежде и в каком-то шлыке на голове. Не сразу и признал его священник. Это был Иван Семенович Живов.

Оказалось, что богач пришел не зря. Он улыбался, лицо его радостно сдяло, и он объяснил отцу Ивану, что как только стемнеет совсем, то они порадуются зрелищу, которое представится их глазам. Будет гореть фабрика и все строение купца Хренова, которое Живов купил и уже отрядил человека, чтобы устроить веселый праздник с красным петухом.

В доме и строениях Хренова помещался маршал Даву [56] Маршал Даву Луи Никола (1770–1823) — маршал Франции, герцог Ауэрштедтский, князь Экмюльский. Участник революции, наполеоновских войн и похода 1812 года против России. со своим штабом. Было известно в Москве, что этот Даву был самый жестокий из всех главных командиров неприятельской армии. Между прочим, он почти ежедневно расстреливал москвичей, которых ловили как поджигателей.

— Ну, вот, я прослышал про это, — объяснил Живов, — и до него добираюсь! Много я люминаций устроил по Москве с Божьей помощью, а уж лучше этой ни одной у меня не было. И человека я достал ловкого, и пятьсот рублей ему дал, да еще пятьсот обещал. Вот, Бог милостив, часика через два будет тут, отец Иван, светло как днем, а затем прибежит мой малый за получением второй полтыщи рублей. Вот она у меня в кармане. Заготовлена.

И Живов, достав из кафтана перевязанную шнурком пачку ассигнаций, показал ее священнику.

Просидев около часу, Живов стал менее весел. По его расчету пожар на хреновской фабрике, подготовленный довольно хитро с трех сторон, должен бы был уже начаться. От нетерпения Живов вышел на улицу и сел на лавочке. К нему присоединился и священник и стал расспрашивать, как он устроил это дело.

Живов, взволнованный, что дело затягивается, передал кратко, что малый, которого он нанял, не русский, а из французской армии, но лопочет довольно изрядно по-русски. Ходит он в ихнем мундире, стало быть, на него подозрений француз иметь не может, как на своего брата. А между тем этот самый диковинный француз взялся за большие деньги поджечь маршала Даву, с тем условием, чтобы Живов был поблизости, в назначенном месте, и чтобы он мог тотчас же прийти за деньгами.

Живов, не доверяя наемному французу, сам в виде нищего побывал во дворе, видел даже самого маршала Даву, как тот садился на коня, и видел то, что его малый подготовил.

Живов собрался рассказать подробно, как, что и где в хреновских строениях прилажено для поджога, но в это время раздался топот и стал приближаться.

Среди полной темноты и в такое позднее время подобное было необычным явлением. И Живов, и отец Иван равно дивились. Через несколько минут уже перед самым домиком священника осадили лошадей с дюжину всадников. Когда всадники спешились, кроме одного, Живов различил солдатские мундиры и один офицерский.

Между тем офицер пристально поглядел в лицо двух стариков, а затем что-то приказал.

Из кучки всадников двинулся вперед и приблизился солдат, на голове которого не было никакого кивера [57] Кивер — высокий головной убор с круглым дном, козырьком, подбородочным ремнем и различными украшениями, существовавший в русской и иностранных армиях в XIX — начале XX в. , а руки были скручены. Его толкнули прямо на старика. Живов обмер… Это был его наемник.

Живов ждал, что будет дальше, уже не надеясь на спасение…

— Эти ли? — спросил офицер по-французски.

— Да, вот этот! — дрожащим голосом отвечал скрученный по рукам Мержвинский.

— Верно ли? Не ошибаетесь ли вы?

— Верно! Впрочем, на это есть доказательство. Как я вам говорил. У него в кармане. Обыщите.

— Правда! Взять его! — приказал офицер, когда в кармане старика нашлась пачка ассигнаций.

Двее солдат схватили Живова, скрутили ему руки за спину, перевязали крепко, затем взмахнули его на лошадь.

Отец Иван помертвел от страха за именитого богача и понял сразу, в чем дело. Затея несчастного Ивана Семеновича не удалась, да и сам он погиб из-за наивности сунуться сюда, чтобы полюбоваться пожаром и честным образом отдать награду. Конечно, этот не выдал, а сам попался.

Через несколько минут Живов был уже в доме Хренова, где последний раз пировал на свадьбе Софьи. В той самой комнате, где они обедали, на тех же столах были разложены книги и бумаги и сидели офицеры в разных мундирах. Живова заставили подождать около часу. Он сидел бледный, со сверкающими глазами и говорил вслух:

— Ну что же? Зато послужил царю, отечеству и матушке-Москве. И много делов наделал. Все горевал, куда мне девать мои деньги, ну, вот и привел Господь на них доброе дело сделать. Много их истратил, правда, много и осталось. Кабы знал, так не скряжничал бы, вовсю бы действовал!

Наконец старика позвали. Офицер провел его в комнату, в которой обыкновенно сиживала всегда со своими шатуньями Марья Антоновна Хренова. Здесь за столом сидел сам маршал Даву, а у окошка стоял низенького роста офицер. Он оказался переводчиком-поляком, говорящим по-русски. Маршал говорил, офицер повторял то же самое по-русски, а затем переводил маршалу ответы Живова. Но беседа эта оказалась очень краткой.

— Вы ли дали поручение поджечь все это строение и наняли для этого одного негодяя из наших?

— Совершенно верно! — отвечал Живов.

— Вы дали ему пятьсот ваших рублей, а по уговору должны были после пожара дать другие пятьсот?

— Совершенно верно! — снова отвечал Живов.

— Вы были так уверены в успехе, что даже не остались дома, а пришли полюбоваться на свою затею в дом какого-то тут священника? Так он сказывает?

— Совершенно верно! — третий раз кратко, энергично повторил Жквов.

— Вы знаете, что вас теперь ожидает, как поджигателя, потому что нанимающий жечь — тот же поджигатель?

— Отлично знаю! — произнес Живов несколько глуше. — Но я должен прибавить, что я достоин казни и, вероятно, пощады мне не будет?

— Конечно, нет! — воскликнул Даву и сухо рассмеялся. — Вас расстреляют, хотя вас бы следовало просто повесить, потому что вы не военный. Но мы не хотим рук марать. Наше дело — война. Если хотите, я прикажу вас зарубить саблями!

— Это мне все равно! — отозвался Живов. — Скажите мне только сейчас же наверное, что мне не будет пощады. Дайте мне ваше честное слово военачальника.

Маршал Даву несколько удивился и произнес:

— Даю! Я не понимаю, чего вы хотите.

— Я хочу знать наверное, что перемены не будет, что вы меня умертвите — так ли, сяк ли, сейчас же или завтра утром. Вот в этом я и прошу дать мне честное слово!