Сергей Мосияш - Александр Невский

— Здравствуй, князь! — ответила толпа.

— Милости просим, Ярослав, — выкрикнул кто-то. — Чем порадуешь?

— Я, чай, вам не гость богатый, не кадь с медовухой, чтоб радовать, — пошутил князь. — Я воин, и мое дело рать. Вот побью литовцев, если всевышний дозволит, тогда и радуйтесь. А ныне нам ряд [53] Ряд — договор. с вами нужен, дабы обид друг на друга не было.

— Какие еще обиды! — закричали в толпе.

— К кому приехал, тому и молись, князь! — крикнул мужик, стоявший недалеко от степени. Крикнул зло, с подковыркой.

Александр побледнел перед дерзостью такой, покосился на отца: что он ответит наглецу? Князь посмотрел в ту сторону, молвил холодно:

— Кто к кому первым притек, вам ведомо. А о своих грехах сами и молитесь. Бог-то не токмо со мной, но и с вами знается.

— Верно, князь! — закричали с другого конца. — Ты их не слушай, этот дурило с той стороны.

Ярослав и без подсказок знает, что Торговая сторона всегда за него, а вот Софийская…

Вникает Александр в перепалку, дивится, как спокойно и хлестко затыкает отец рты крикунам, где шуткой, где приговоркой, а где зычным своим гласом. И видит княжич, как ликуют всякий раз его сторонники, и радуется: немало их тут у отца, немало.

Затем выступивший откуда-то сзади тысяцкий с длинным пергаментом в руке стал читать статьи ряда-договора Новгорода с князем:

— «…Без посадника, княже, суда не судити, ни волостей, ни грамот не раздавати, — звенел в тишине голос тысяцкого. — Ни ты, князь, ни княгиня твоя, ни дети твои, ни бояре не могут ни земли, ни веси покупати в Новгородской земле, ни людей здесь в заклад принимати…»

Слушает Александр договор этот и опять дивится: какая ж корысть князю в Новгороде сидеть, если ему здесь и шагу ступить нельзя без ряда с господами новгородцами?

— «…А землями судными и проезжими пошлинами и разными рыбными ловлями, сенокосами, звериными гонами ты пользуешься, княже, токмо в час урочный и в размерах, здесь обусловленных…»

«Ого, — думает Александр, — и на ловы запреты у них всякие. Уж лучше б сидели мы в Переяславле».

— «…А двора немецкого торгового не затворяти, и приставов своих к нему не ставити… А без вины мужа должности не лишати. А буде аще вина за ним, то все едино вкупе с вечем над тем думати».

Кончил наконец читать тысяцкий длинный пергамент свой, поднес князю. Ярослав оборотился к человеку, тут же с готовностью подавшему чернила ореховые, обмакнул свой перстень и приложил внизу пергамента печать княжескую.

— Аминь!

Предстояло еще благословение владыки в Софии получить и там крест целовать на верность слову своему княжескому и Великому Новгороду.

Ярослав Всеволодич вместе с сынами, сопровождаемый Судимиром, тысяцкими и боярами, направился через Великий мост в Софийский собор, где ждал его уже архиепископ Антоний. Еще на мосту князь оглядел сыновей, заметил в лице младшего хмурь.

— Что, сыне, приуныл?

— Да-а, — пожал плечами Александр, не решаясь здесь, на людях, выдавать затаенные свои думы.

— А все же? — наклонился к нему с седла князь. — Отцу, чай, на ушко льзя.

— Зачем нам Новгород? — вздохнул мальчик. — Тут и шагу не ступи без их изволения.

Князь засмеялся, ласково похлопал сына по спине, сказал негромко, чтобы он лишь слышал:

— Не вешай нос, сыне, пергамент тот для черни, их гордыню да спесь потешить. А честь наша на острие меча. Буде остер да беспощаден, буде у нас и честь и слава. А рати мы не бегаем, стало, все у нас будет. Ну!

Александр улыбнулся отцу благодарно: если он духом не падает, незачем и ему унывать.

А впереди на высоком берегу громоздился Детинец крутоверхими башнями-вежами. Дорога с моста вела прямо под одну из них — Пречистенскую. Сразу за Пречистенской башней служки приняли у князя и его сынов коней. Отсюда пошли они через расступившуюся толпу к храму.

Возле Софийского собора, громаднее которого княжичи еще и не видели, народу никак не менее, чем на Вечевой площади. Многие уже успели оттуда сюда перебежать. Каждому лестно при таком торжестве быть, хотя в храм ныне не всякого пустят. Велика София, а всех новгородцев не поместит.

В храм попали только именитые, знатные да богатые новгородцы, а мизинным людям дай бог на площадь протолкнуться.

Шумит народ, приветствуя князя, но не отвечает он. Перед входом остановился, перекрестился истово трижды. Наследники его точь-в-точь повторили все за отцом, умилив тем женщин в толпе.

Войдя в храм, Александр замер от охватившего его восторга перед красотой. Сверху, как с неба, ярко освещенный тысячами свечей и солнечным светом, смотрел на него Христос-вседержитель. Впереди сиял золотом огромный иконостас.

Кто-то сзади легонько подтолкнул замершего в изумлении мальчика, чтобы не отставал он от отца. Княжич увидел, как от алтаря шагнул им навстречу в белом с золотом одеянии ветхий старичок. Александр догадался — архиепископ Антоний.

— Благослови, владыка, — поклонился старику Ярослав.

Антоний перекрестил князя худенькой темной рукой, молвил что-то не понятное ни князю, ни детям его.

Склонил князь гордую голову, возложил на нее владыка легкие длани свои.

Сверху полилось стройное пение, заструился благовонный фимиам.

Затем князь прошел к аналою и поцеловал крест, лежавший там. За ним ко кресту подошли посадник и тысяцкие и от имени всех новгородцев целовали крест, возглашая при этом громко:

— Ты наш князь!

Лишь после молитв и пения церковного владыка наконец заметил княжичей. Сказал Ярославу:

— Две радости, две заботы растишь, князь.

Уловив в словах этих не сердечность, но намек тонкий и ехидный, князь отвечал твердо и решительно:

— То моя правая рука. — Опустил правую руку на плечо Федору и, обернувшись к Александру, заключил: — А то мое сердце, владыка. С сильной рукой и горячим сердцем дай бог каждому князю быти.

Ярослав Всеволодич опять в походе. Ушел с дружиной своей в лодьях на озеро Нево емь [54] Емь — северная финно-угорская народность. воевать. Перед уходом повелел кормильцу знакомить княжичей с Новгородом, с людьми его, чтобы знали, кем править придется, чтобы почувствовали, сколь шаток стол его.

В тот день Федор Данилович впервые приехал с княжичем Александром на торжище, думая окунуть его сразу в этот бурлящий котел.

Шумом, гамом, песнями, криками оглушило торжище мальчика, не знавшего дотоле города больше Переяславля и Владимира. От товаров в глазах рябит, и каждый купец хвалит свой, да так, что вроде лучше его товара во всем свете не сыскать. Вот идет прямо на них здоровый мужичина в белом фартуке с необъятным лукошком на брюхе. Идет, горло дерет: