Сергей Мосияш - Александр Невский

Резана за два пирога — это ж почти даром, как не взять? Но кормилец даже не останавливается, идет вперед. И горластый пирожник проходит мимо, едва не сбив лукошком с княжича шапку. Такая бесцеремонность возмущает Александра. Ведь он же княжич! В Переяславле да и во Владимире эвон как перед ним расступались, ему кланялись, его любили. А здесь?

Может, они не знают, кто он? Так по платью б должны видеть — не из простых отрок.

Белобородый купец предлагает свой товар — сапоги разных расцветок и размеров. Ему вторит басом торговец с медовых рядов:

В стороне, где живностью торгуют, визжат поросята, кудахчут куры, коровы мычат.

А вот рядом и крику нет, и разговоры все больше на непонятном языке идут; здесь мехами торгуют, свезенными с бескрайних земель, Новгороду подвластных. Куница, лиса, бобер, соболь — струятся меха, переливаются в лучах солнца. И купцы — гости из дальних стран в чудных платьях — нежно поглаживают меха, цокают языками, лопочут по-своему.

— Это кто? Поганые? — дергает княжич за рукав кормильца.

— Нет, это немцы, Ярославич, гости богатые. У каждого в калите злата, серебра, что звезд на небе. Крещеные они, но все одно веры не нашей. Язык их одолевать скоро станешь. Приищу тебе немчика.

— А на что мне гурготанье их?

— Сгодится, Ярославич, ой сгодится.

Едва вступили в ряды плательные, как рыкнул позади голос:

Словно плетью ударили Александра. Резво обернулся, чтобы наглец спрятаться не успел.

А он, наоборот, заметив движение это, прямо Александру в лицо сует:

Экий наглец! Побледнел княжич, сжал кулаки и пожалел, что плеть на седле оставил. Пошто же кормилец молчит, ай не слышит, что несет этот збродень?

Но Федор Данилович опустил руку на плечо отроку.

— Идем, Ярославич, идем дале.

— Ты слышал, что он вопит? С князя, вопит, кафтан снял! А?

— Пусть вопит. Найдется дурень — поверит, что платье княжье, да и купит. Всем их воплям внимать, недолго и сивым стать.

Вдруг впереди над гудящей толпой возник человек с берестой в руке.

Кричит что-то, берестой размахивая, внимание людей привлекает. А люди и впрямь устремились к нему.

— Слушайте, господа новгородцы и иные гости и калики перехожие. И передайте всем встречным-поперечным, что бежал от славного боярина Гостяты холоп обельный Фрол. Росту среднего, волос русый, очи голубые, нос с горбинкой, лицо оспой изрыто. Холоп тот ведает дело столярное. Слушайте все и передайте всем: аще кто даст беглому хлеба или укажет путь, куда скрыться, тот платит шесть гривен продажи. Аще кто задержит беглого или даст весть о нем боярину Гостяте, что на Славной улице, тому за переем гривна серебра от боярина. Слушайте все, передайте всем…

— Читай сызнова приметы-ы!

— Росту среднего, волос русый, — с готовностью начал опять бирич [57] Бирич — глашатай. — очи голубые, нос с горбинкой, лицо оспой изрыто…

— Ясно! Горох на рыле молотили, — заржал кто-то весело. — С такой приметой не утечь.

Люди расходятся, редеет толпа, но раз на торжище закличь сделана, то к вечеру весь Новгород о том знать будет, все сорок тысяч его жителей. И можно спать спокойно боярину Гостяте — не утечет далеко холоп, приведут, как бычка на веревочке. Кто ж откажется серебряную гривну получить.

И опять завопили купцы, на все лады хваля свои товары. Вот и харалужный — оружейный ряд. Разбежались глаза у княжича. И тут купец предлагает:

На его похвальбу отвечает озорно другой оружейник:

Луки, тули со стрелами, палицы, сабли, секиры, засапожники, щиты, копья-сулицы, булавы, шлемы, брони.

Никак княжич из этого ряда уходить не хочет, хотя кормилец давно тянет его за руку. Обилие оружия, радующее Александра, сердит Федора Даниловича:

— Ишь, плутни. Как князь в поход собирается — сулицы не выпросит. А как ушел уже, повынали, повытаскивали. Откуда что и берется. За гривну готовы отца родного продать.

В конце ряда харалужного народ столпился, и доносит оттуда ветер звон гуслей. Кое-как удается Федору Даниловичу княжича гуслями отвлечь.

Протиснулись вперед к самому гусляру. А тот оказался древним и седым как лунь старцем, да и слепым к тому же. Голос его не очень громок, но гусли под сухими пальцами поют звонко.

Прикрыв слепые глаза, старец поет:

Александр почувствовал, как от этих торжественных слов побежали у него по спине мурашки. А старец продолжал петь:

Александр, волнуясь, крепко стиснул ладонь Федора Даниловича.

Последние слова словно по щекам княжича ударили.

— Врешь, старый! — крикнул он возмущенно. — Врешь, пес!

В два прыжка разгневанный мальчик оказался возле старца, вцепился в гусли, чтобы разбить их тут же в щепки. Но кто-то сильный схватил его сзади и оттащил от старца, как щенка.

— Не трожь, господине, то не твое.

— Прочь руки! — вскричал Александр, взбешенный такой бесцеремонностью. Его оставили, но он уже и не пытался бросаться на старца. Он видел вокруг насмешливые лица и чувствовал, как бессильные, злые слезы закипают в очах.

— Не обижайте отрока, — неожиданно вступился за него гусляр, — ибо искренен он. А стане в мужах да умудрится. Благо дарю тебе, дитя мое.

Старец перекрестил перед собой пространство, где, считал, стоит мальчик. Но кормилец, уже схватив Александра, силой тащил его с торжища.

От обиды, душившей его, княжич ничего не замечал. Как прошли к подворью Яневича, как сели на коней, поданных им сыном тысяцкого Федором. И поехали со двора. Скорей, скорей в Городище, на двор княжеский. Когда выехали за город, княжич наконец спросил сердито:

— Пошто не заступился?

— За тебя? — спросил Федор Данилович.

— За Святослава.

— Эх, — вздохнул кормилец и долго молчал, сбираясь с мыслями. — Перед всем народом не заступишься, Ярославич. Которого князя русского народ не залюбил, так это уж во веки веков ему не замолить.