Павел Северный - Ледяной смех

— Он уже пострадал. Слышала, что недавно его понизили в чине. Зла она на адмирала. Говорят…

Топоркова перебила Чихарину.

— Что же говорят?

— Да будто деньги воинской части своими посчитал.

— Господи! Слышите, господа? Как марают честь моего мужа, — апеллировала Топоркова к гостям. — Григорий Павлович, слышите, как меня в вашем доме оскорбляют?

Но Лабинский в это время разговаривал с генералом Ивановым-Риновым и не услышал вопроса Топорковой.

Вишневецкий вышел из гостиной. Генерал Случевский, желая увести общество от скользкой темы, сказал:

— Знаете, господа, в Блаженову стрелял солдат-каппелевец. На допросе признался, что от неизвестного ему офицера получил тридцать рублей золотом. Для храбрости выпил, но, как говорится, перебрал и промахнулся.

— Какой же офицер подбил его на убийство? — спросил Дурыгин.

— Об этом, ты господи веси.

— Видите, господа, Блаженова даже Каппеля чем-то против себя восстановила.

В гостиную вернулся Вишневецкий.

— Не ваше дело, госпожа Топоркова, разбираться в мотивах покушения на Блаженову.

— Нет, почему же, господин Вишневецкий, не мое дело. Мы сибиряки-правдолюбцы. И привыкли разбираться в любых делах.

— Правильно говоришь, Топоркова, — поддержал Кошечкин. — Я, например, господин Вишневецкий, по сему дело такое слышал.

— Скажите же, что слышали, Родион Федосеич.

— Будто, когда адмирал приехал к Блаженовой, то спросил ее, кого она подозревает в найме солдата на выстрел? И будто бы Блаженова, без раздумья, высказала, что убить ее велел свой генерал.

— Какой генерал?

— Фамилию его не назвала. Но будто бы адмирал, догадавшись, кивнул головой.

— Везде Блаженова нос сует. А наши генералы народ горячий, особливо теперь, когда на каждом шагу у них боевые неудачи.

— А ты не суешь нос не в свои дела, Топоркова? Искипелась вся, слушая твою напраслину про адмирала. Да, если хочешь знать, он самый справедливый человек. Взять его милость по отношению ко мне. Ведь я в какое грязное дело впуталась с жуликами. Меня надо было тюрьмой наказать, а он простил.

— За это, милая, купечество благодари. Оно за тебя горой встало. Потому ты женщина правильной жизни осередь нас грешных. Адмиралу с купечеством нельзя ссору затевать. Купечество, оно всегда сила.

Высказался Викентий Дурыгин. Он, может быть, и еще что-нибудь добавил, но услышал, что мать подала знак, щелкнув пальцами, и замолчал, поглаживая ладонью бороду. Дурыгин в поддевке мышиного цвета. Она сшита просторно. Его могучему телу в ней привычно.

— Чихарина Иоанновна правильно молвила. Справедливый человек амирал, — вступила в разговор Марфа Дурыгина. — Вот пускай мой Викентий о своем случае скажет. Ознакомь народ, как адмирал с тобой обошелся.

Купец, обрадовавшись неожиданному желанию матери, заговорил.

— Могу, как на исповеди сказать, что Ляксандр Васильевич до ужасности справедлив, а ведь случай со мной до ужасти какой неладный приключился. Знаете, что обутки на армию поставляю. Так недруги мои, а они у любого из нас водятся. Так вот мои недруги хотели меня осрамить перед правителем, а вернее, начисто по закону военного времени со света сжить. Только послушайте, что окаянные сообразили. Подсунули партию солдатских сапог из гнилой кожи, и документах обозначив их нашей фирмой. О таком случае адмиралу интенданты донесли. Он назначил следствие. Разобрались, что бумагу с клеймом и печатью нашей фирмы недруги у меня по пьянке слямзили. А сапоги-то все одно гнилые. По военному времени мне за это что полагалось? Расстрел! Но адмирал, когда ему подлую суть дела доложили, потребовал меня к себе. Явился я, видать, бледнешенек. Оглядел он меня, так что у меня становой хребет оледенел.

— Ну? — нетерпеливо спросил Кошечкин.

— Чего ну? Оглядел да как застучит кулаком по столу, а потом такое высказал непотребное словечко и велел вон убираться. А почему так поступил? Понял, что Викентий Дурыгин на подлость супротив солдат не пойдет, но знал, что я грешу заливкой за ворот и порешил для острастки кулачным стуком попугать. Кто из вас видел, как Колчак по-недоброму глядит на людей своими чернильными глазами? Никто не видал? Ну и слава богу. Я, лично, его глаза до гроба не забуду.

— А тебя надо было и еще не так пугнуть, чтобы не ставил на сапоги хреновую кожу, — как будто всерьез кинул Родион Кошечкин, но Дурыгин только добродушно отмахнулся.

— Шутишь, Родя! Сам из чьего шевро сапоги носишь?

— Из твоего. Только выбираю его сам. Идет молва, будто на солдатские голенища ты старые хомуты изводишь. Разве можно такое с солдатами творить?

— Ты что, всерьез?

Но Марфа Дурыгина опять щелкнула пальцами. Кошечкин довольно рассмеялся.

— Сынка твоего, Марфа Спиридоновна, вспенивать для меня самое большущее удовольствие.

— Не надо его злить. Печень у него не в порядке.

— Врет! Бычье у него здоровье. Ты в утробе своей телеса носила для двух пареньков, но по доброте своей одному Викентию отдала.

— С виду он будто здоров, но только с виду, а нутро с изъяном, и виноват тому сам.

— Матушка! — с мольбой попросил Дурыгин мать.

— Ладно. Не стану конфузить, потому седни в меру пил.

— Родион Федосыч, неужели правду слышала, будто адмирал Колчак вашего квартиранта адмирала Кокшарова от высокой должности отрешил за то, что его сынок против нас с большевиками сражается? В городе прямо говорят, что рискованно адмирал приблизил к себе такого подозрительного человека.

От вопроса Топорковой Кошечкин рывком встал и, хмуро оглядев даму, ответил с явным раздражением в голосе:

— Вот что, Глафира! Не всем слухам верь, а сама думай, что к чему. Квартирант мой — человек первейшей честности. От занимаемой должности сам просил себя отрешить, потому не по душе ему всякие политические выкрутасы наших иноземных дружков. Уразумела?

— Так ведь говорят!

— Сделай милость, примолкни, Глафира.

— Разрешите, господин Кошечкин, мне уточнить госпоже Топорковой, что адмирала Кокшарова верховный правитель не отстранил, а только перевел в генералитет Ставки. Я лично, кроме всего, госпожа Топоркова, попрошу вас в обществе не позволять вольных суждений, в противном случае у вас будут неприятности.

— А какие неприятности, господин Случевский? Я женщина не без роду и племени. Брат мой, атаман Анненков, тоже несет на плечах военное бремя Сибири.

— Примолкни, говорунья! — спокойно сказала Марфа Дурыгина. — Брат твой одно, а ты вовсе другое. О брате твоем тоже люди поговаривают и не всегда по-доброму. Я твоего брата знаю. Все ноне бремя на плечах носят только с нашей копеечкой. Купцы за все отдуваются. Так давно стала мыслить. Бог даст, отстоим Сибирь от супостатов нехристей и станем по-сурьезному о царе думать.