Павел Северный - Ледяной смех

Сказанное Дурыгиной привлекло общее внимание.

— Из Томска я намедни воротилась. Там купечество тоже с могутностью кармана и разума. Так вот оно что надумало. Верные вере Христовой и царскому престолу послали гонцов в датскую землю к вдовствующей императрице Марии Федоровне с просьбой прибыть в Сибирь и воцариться.

— И что же императрица ответила? — спросила нервно Лабинская.

— Ох и скорая ты, дамочка. Покедова ничего не ответила, потому гонцы только выехали, а ведь ехать-то туда сколь надо времени. Думаю не мене месяца.

— Я Марию Федоровну один раз в Петербурге видела. Государь на нее похож.

— Недаром Александр Третий попрекал ее за то, что она собой романовскую стать подпортила, — насмешливо высказался генерал Иванов-Ринов.

— Ты о чем молвил, Павлыч? — сурово спросила Дурыгина и, выпрямившись во весь рост, погрозила генералу пальцем.

— Смотри у меня. Ты ведь не в Туркестане полицейским начальником сейчас состоишь.

— В чем дело, госпожа Дурыгина?

— В том, что не тебе — генералу — такое непотребство высказывать о царственной особе.

Иванов-Ринов тоже встал и заходил по гостиной, поняв неуместность своей реплики. Прежде он любил хвалиться, что на полвершка выше великого князя Николая Николаевича старшего.

— Мнишь себя монархистом. А чего говоришь? Видать, где монархист, а где социалист?

— Попрошу вас, госпожа Дурыгина.

— Нет, не попросишь. Я-то ведь все про тебя досконально знаю. Разум свой накрепко полицейскими замашками замарал. Кем только не перевертывался после революции. Вспомни, как, сковыривая Гришина-Алмазова, в Уфе к власти рвался при длинноволосом дружке своем Авксентьеве? А дорвавшись, как с нами беседовал, смертью стращал, когда денежки выпрашивал для прокорма армии. Все помню, что творил. И еще спрошу, придет время, куда пошли наши пожертвованные денежки. Тебя, Павел Павлыч, все воинство кляло, что погоны на него сызнова нацепил, введя привычную муштру почитания и мордобоя. Ты не вышагивай, глазами меня не грызи. Ты сядь. Я смолкну, когда все тебе выскажу. Хулишь вдовствующую царицу. Хулишь по темным углам Колчака-адмирала, а ведь он тебя генеральскими погонами наградил.

— Госпожа Дурыгина!

— Не перебивай. Не новость тебе сказываю. Везде лезешь. Сговоры учиняешь, хоронясь за спинами сибирского казачества. Против кого сговоры? Против генералов: кои как и ты воевать не умеют.

— Матушка, вам нельзя эдак волноваться, — попробовал успокоить мать Викентий Дурыгин.

— Молчи! Мне все можно. Запоминайте сказанное. Купечество Сибири станет теперь власть укреплять. Будет, нагляделись досыта на генеральский цирк. Колчак для нас неплох. Ты, Павлыч, забыл, как ратовал за него, когда он правителем стал, но стал хулить, когда тебе армию одному не доверили. Тебе государь чины, награды давал, а ты его после революции иначе как Николашкой не величал. Купечество будет решать судьбу Сибири. И решит, что быть ей под царской властью. И будет царицей Мария Федоровна. А теперь, Викентий, пора нам домой. Хозяевам благодарность с поклоном.

— Одну минутку, госпожа Дурыгина. Мне кажется, судьбу Сибири купечество должно решать вместе с дворянами.

— Нет, господин Вишневецкий, хватит. Одни станем решать, потому не дворяне, а купечество теперь вышло на столбовую дорогу первым сословием, на кое обопрется будущий божий помазанник на сибирском престоле. Дворяне показали личико своей верности царской власти во всей неприглядности. Прошу простить за высказанное, потому вы тоже из дворян. Не знаем мы вас. Прибежали к нам с Урала от страха, от коего и мы здесь болеем бессонницей. Страх он страх и есть. Пойдем, Викентий.

В гостиную вошел капитан Несмеянов.

— Прошу задержаться. Кто здесь господин Вишневецкий?

— Я, капитан.

— Благодарю вас. А кто госпожа Топоркова?

— Разве не знаете меня, капитан Несмеянов?

— Прошу проехать со мной в комендантское управление.

— В чем дело? Я никуда не поеду.

— Поедете.

— Господа, я не понимаю, в чем дело.

— Я жду, госпожа Топоркова.

Топоркова, совершенно растерянная, готовая вот-вот разрыдаться, почти выбежала из гостиной. Несмеянов отдал честь:

— Господин Лабинский, прошу извинить за беспокойство. Спасибо за телефонный звонок, господин Вишневецкий. Честь имею…

Поручик Муравьев доставил с вокзала в отделение контрразведки при комендатуре трех пассажиров, в багаже которых был обнаружен кокаин.

Во дворе комендатуры Муравьев обратил внимание на группу задержанных солдат. За последнее время это было обычным явлением. Ретиво вылавливая дезертиров с фронта, иногда вместе с ними задерживали и солдат, имеющих надобность быть в Омске по тем или иным воинским поручениям.

Солдаты в шеренге производили хорошее впечатление своим подтянутым видом. Голосистый унтер-офицер вел перекличку, вычитывая из списка фамилии:

— Корешков Прохор.

Муравьев, услышав знакомую фамилию, без труда узнал солдата по путешествию на «Товарпаре».

Закончив перекличку, взводный приказал конвоиру отвести задержанных.

— В третьей казарме сдашь их вахмистру Назарчуку.

Когда солдат увели, Муравьев подозвал взводного. Тот, подбежав, козырнул.

— Что прикажете, господин поручик?

— Чего набедокурили?

— Задержаны по сурьезному делу. Пропаганду слушали.

— О чем?

— Один из них больно умный оказался. Как его. — Солдат заглянул в список. — Ага, Прохор Корешков. Растолковывал сиволапым дурням правильность большевистского Декрета о земле. Конечно, вся вина на Корешкове, ну а остальных заграбастали как соучастников такого дела. Слушали, черти, а сами красного бандита не заарестовали.

— Сейчас их куда повели?

— На пробную обработку перед допросом.

— Допрашивать кто будет?

— Капитан Молчалин. К таким делам он приставлен. Смею сказать, что за такую вину Корешкову у капитана ордерок на могилку обеспечен. Занятно глядеть, как капитан людей из жизни изничтожает. Словами их хлещет, а потом человека к стенке. Ежели есть к такому мастерству интерес, полюбопытствуйте, господин поручик.

— Когда допрос?

— Да не ране, как через часок. Смотря как обработка у Назарчука пройдет. Разрешите идти?

— Ступай.

Муравьеву стала ясна участь Прохора Корешкова. Зная по пароходу отношение к солдату адмирала Кокшарова, Муравьев позвонил Кокшарову и попросил разрешения увидеть его немедленно, получив согласие, сел на извозчика и поехал в Ставку.

В полутемной комнате с окнами, завешенными синей бумагой, с потолка спускалась на шнуре под жестяной тарелкой абажура электрическая лампочка.

На письменном столе, на разостланной газете, лежали: пустая кобура от нагана, казачья нагайка, металлический аршин, а также стоял графин с водой и стакан. За столом на венском стуле сидел худощавый лысый капитан Молчалин. Лицо офицера густо усыпано веснушками. На щеках, слившись, они походили на кружки, которыми клоуны в цирках украшают лица. Над бесцветными тусклыми глазами нет бровей, но зато их окружают синие подглазницы. За ремнем у капитана заткнут наган. Подперев голову руками, он читал протокол, исписанный коряво вахмистром Назарчуком. Иногда Молчалин поднимал глаза на стоявшего перед столом солдата, поименованного Прохором Корешковым. Стоял он в распоясанной гимнастерке, без обмоток, в ботинках без шнурков. Правый глаз Корешкова заплыл от багрового синяка. Распухла разбитая нижняя губа.