Павел Северный - Ледяной смех

Колчак получил возмутившие его сведения о бунтах раненых в госпиталях города из-за невыносимо скудного питания.

Для госпиталя было закуплено большое количество скота. На этот раз расследованием Колчак занялся сам, сделав внезапную ревизию госпиталя, и убедился в полной достоверности полученных сведений. Последовал немедленный арест двадцати семи высших военных чиновников. Из допросов арестованных выяснилось, по их приказам скот, масло, крупы были в начале октября проданы чехословацким воинским частям и частным лицам. Арестованные при допросах с пристрастием вынуждены были назвать точные адреса продажи.

Следствие длилось несколько часов, а завершилось приказом, подписанным Колчаком, о расстреле виновных и о немедленной конфискации скота и продовольствия у покупателей.

Командование чехословацких войск, опасаясь эксцессов при выполнении приказа, попыталось добиться его отмены. Верховному нанес визит генерал Чечек, но не был принят. Отказ Колчака был беспрецедентным и произвел в иностранных миссиях самое неблагоприятное впечатление. В дело вмешался генерал Сыровый как «верхний велитель», но приказ был выполнен и незаконно проданный чехам скот конфискован. Скот, проданный в частные руки, но еще не угнанный из города, был также конфискован. При возвращении его ретивые исполнители приказа при малейшей попытке чинить препятствие пускали в ход огнестрельное оружие, в результате чего в омских церквах отпевали покойников, а о их внезапной кончине родственники держали языки за зубами.

Расстрел интендантских чиновников, причастных к афере, вызвал различные толки. Нашлись лица даже в ближайшем окружении Колчака, критиковавшие его жестокость в совсем неподходящее для этого время. Они вздыхали, сожалея, что глава правительства теряет над собой контроль, расправляясь с людьми, которые могли бы ему пригодиться в будущем, таящем в себе неизвестность.

Охотно вспоминали, что Колчак и раньше знал о злоупотреблениях чиновников, но смотрел на это сквозь пальцы и вдруг решил запоздало покарать виновных.

Следом за продовольственным скандалом последовал приказ Колчака о строгой ревизии состояния дел в санитарных поездах.

Снова выяснилось преступное поведение медицинского персонала. Желая скрыть появление в поездах очагов сыпняка, администрация расселяла легко раненных в частных домах, а тяжело раненным, заболевшим сыпным тифом, помогало поскорей заканчивать бренное существование.

Подтверждение этого преступления закончилось новым приказом о расстреле нескольких человек медицинского персонала.

Обитатели Омска с разным чувством наблюдали за наступлением агонии колчаковской власти. Многим из них она становилась ненавистной, ибо не смогла сохранить их благополучие солдатскими штыками, а снова обрекала на бегство из города и даже, возможно, из страны. Правителя и его правительство обвиняли во всех смертных грехах, а главное в неспособности спасти Сибирь от большевиков.

Все, кто так или иначе боялся Советской власти, покидали обреченный город. Плата за лошадей была баснословной. Корнилов и Кошечкин наживали капиталы. Уезжавших уже не пугали слухи, что на дорогах за Омском орудуют вооруженные шайки бандитов, не щадящие и жизни ограбленных.

Появился спрос на оружие. Раненые и солдаты охотно его продавали, но за звонкую царскую монету.

Обеспеченные беженцы для спасения себя в пути нанимали охрану главным образом из солдат, получивших из армии чистую из-за тяжелых ранений. Из схватки с бандитами в пути выяснили, что шайки грабителей составляют казаки.

В октябрьские дни в Омске предметами самой оживленной торговли были полушубки, тулупы и валенки. Цены на валенки были в золоте. В городе судачили, что валенки тоже из складов военного ведомства. Разговоры об этом пугали купцов, поэтому они торговали из-под полы. И бывали случаи, когда офицеры, возмущенные ценой, стреляли в торговцев, но причинами, вызвавшими эту стрельбу, уже никто не интересовался.

Затяжное ненастье кончилось, сменившись колючим северным ветром. На воде Оми сало шуги, а у берегов припаи льда. Иртыш дышит холодом. Над рекой раскосмаченные завесы дыма. Скопление пароходов, буксиров, барж и плотов, которым некуда плыть. Низовье реки во власти Красной Армии. Над рекой отрывистые гудки, будто выкрики с мольбой о спасении.

Вечер. В кабинете Колчака горит люстра, освещая в креслах генерала Каппеля и епископа Виктора.

Адмирал, как обычно, во время беседы ходит, заложив руки в карманы халата из синей персидской парчи на беличьем меху. Халат — подарок адмиралу от омского купечества в первый месяц его власти верховного правителя Сибири. Колчак нездоров. В последней поездке на фронт, объезжая позиции верхом, промок под дождем. Его знобит. Весь день лежал в постели. Встал ради нежданных, но желанных гостей. Лицо адмирала в маске обычной непроницаемости. На нем заметна припухлость под глазами. Он часто вытирает платком слезу из правого глаза.

Генерал Каппель сидит непринужденно, закинув ногу на ногу. Он в элегантном защитном френче с матерчатыми погонами. Темно-синие галифе с кожаными наколенниками вправлены в хромовые сапоги. Лицо генерала выбрито с особой тщательностью. Черты его лица мелкие, и каштановая бородка служит для него украшением. Генерал курит. Когда держит папиросу во рту, то от струйки дыма прикрывает левый глаз. На его правой руке, на безымянном пальце, кольцо с золотистым топазом.

Епископ Виктор в рясе из солдатского сукна. Панагия на золотой цепочке, сливаясь с цветом рясы, от света временами поблескивает бликами на золотом распятии.

Колчак продолжает разговор.

— Я доволен, ваше преосвященство, что вы не осуждаете меня за мою расправу с интендантскими чиновниками. В городе меня предают анафеме. Жалеют мерзавцев. А я жалею, что поздно дознался. Тогда было бы меньше вокруг лживо преданных шептунов. У русских сильно развито порочное сострадание к преуспевающим преступным негодяям. А у меня нет этого сострадания. И я, пожалуй, стал тем кровавым Колчаком, которым меня именуют большевики.

Колчак, замолчав, взял из раскрытого, лежавшего на столе золотого портсигара папиросу и закурил. Пройдясь, спросил Каппеля:

— Владимир Оскарович, надеюсь, на фронте об этом тоже известно?

— Да.

— Какова реакция солдатской массы?

— Довольно странная.

— Именно?

— Совершенное безразличие.

— Неужели? Мне казалось, что они должны быть довольны. Виновные обкрадывали прежде всего их и, главным образом, раненых.

— Мне кажется…

— Что, Владимир Оскарович?

— Сейчас солдат на фронте волнуют совсем другие, мучительные для них вопросы.