Лью Уоллес - Бен-Гур

— О, Равви, Равви! Ты видишь нашу нужду, ты можешь очистить нас. Помилуй нас… помилуй!

— Ты веришь, что я могу сделать это? — спросил он.

— Ты тот, о ком говорили пророки, ты Мессия! — ответила она.

Глаза его засияли.

— Женщина, — сказал он, — велика твоя вера, и да будет с тобой по желанию твоему.

Он помедлил еще мгновение, будто не замечая толпы — только мгновение — затем поехал дальше.

Для души божественной, но такой человеческой в лучшем, что составляет человеческую душу, сознательно идущей на смерть, самую унизительную и страшную из всех, какие изобрел человеческий ум, дышащей уже в эти мгновения холодным ветром страшного предчувствия, но все так же жаждущей любви и веры, как в начале пути, сколь драгоценным и утешительным было прощальное восклицание благодарной женщины:

— Боже, в высочайшей славе твоей! Благословен, трижды благословен будь Сын, коего ты дал нам!

И тут же обе толпы сомкнулись вокруг него, крича осанну и размахивая пальмами, и он скрылся от прокаженных навсегда. Накрыв голову, вдова поспешила к Тирзе и обвила руками, крича:

— Подними голову, дочь. Он обещал мне! Он — Мессия! Мы спасены, спасены!

И они стояли на коленях, пока медленная процессия не скрылась за горой. Когда пение затихло вдали, чудо началось.

Сначала очистилась кровь в сердцах прокаженных, потом она быстрее заструилась по жилам, наполняя изможденные тела бесконечно блаженным чувством безболезненного исцеления. Каждая ощущала, как скверна выходит из нее, силы возрождаются, а сама она становится собою прежней. И чтобы сделать очищение полным, из тела в душу устремилась благость, приводя ее в высокий экстаз. Исцеление и очищение были абсолютными, а ощущение их мгновенно и прочно вошло в память, так что всегда потом сама мысль о нем обращалась в невыразимую, но совершенную благодарственную молитву.

Преображению — ибо это слово не менее точно описывает происходящее, чем «исцеление», — был еще свидетель, кроме Амры. Читатель должен помнить, с каким постоянством Бен-Гур следовал за Назореем в его странствиях, и не удивится, узнав, что молодой еврей видел, как прокаженная появилась перед процессией. Он слышал мольбу, видел обезображенное лицо, слышал и ответ а случаи такого рода продолжали поражать его. Помимо этого, если не в первую очередь, надежда разрешить больной вопрос о миссии таинственного человека все владела им и даже усиливалась благодаря уверенности, что уже скоро, до захода солнца, человек этот сам объявит о себе. Потому естественно, что по завершении сцены Бен-Гур выбрался из процессии и опустился на камень, ожидая последствий.

Сидя там, он часто отвечал на приветствия — то проходили его галилеяне с мечами под длинными аба. Через некоторое время подошел смуглый араб с двумя конями в поводу, по знаку Бен-Гура он тоже сошел с дороги.

— Подожди здесь, — сказал молодой господин, когда прошли и отставшие. — Я хочу поспеть в город, и Альдебаран мне пригодится.

Бен-Гур погладил широкий лоб коня и пересек дорогу, направляясь к двум женщинам. На ходу он случайно взглянул на фигурку у белой скалы, стоящую там, спрятав лицо в ладонях.

— Как Господь жив — это Амра! — сказал он себе.

Быстро миновав мать и дочь, все не узнавая их, он остановился перед рабыней.

— Амра, что ты делаешь здесь?

Она упала на колени перед ним, ослепшая от слез, почти утратившая дар речи от радости и страха.

— Господин, господин! Твой Бог и мой, как он добр!

Знание, даваемое подлинным сочувствием, необъяснимо, удивительным образом оно позволяет отождествить себя с другими до того, что их радость и боль физически ощущаются нами. Так бедная Амра, стоя в отдалении и спрятав лицо, знала о превращении, хотя о нем не было сказано ей ни слова, — знала и полностью разделяла ощущения исцеляемых. Ее лицо, слова, все поведение свидетельствовали о состоянии, и Бен-Гур мгновенно связал это с прокаженными. Быстро обернувшись, он увидел, как женщины поднимались на ноги. Сердце его остановилось, и он прирос к земле, пораженный священным ужасом.

Женщина, которую он видел рядом с Назореем, стояла, сложив руки и устремив к небу изливающие слезы глаза. Само преображение было достойным удивления, но не оно вызвало его трепет. Могли он ошибиться? Никогда в жизни не встречал он женщины, столь похожей на мать, — похожей на нее в тот день, когда римлянин разлучил их. Было лишь одно отличие: волосы этой тронуты сединой, что казалось вполне объяснимым, так как чудо могло учесть естественное действие прошедших лет. А кто рядом с ней, если не Тирза? Чистая, прекрасная, совершенная, более взрослая, но в остальном такая же внешне, как стояла рядом с ним у парапета в утро происшествия с Гратусом. Он поверил в их смерть, и время сделало это знание привычным, он не переставал скорбеть, но они ушли из его надежд и планов. Едва веря своему предчувствию, он положил руку на голову служанки и дрожащим голосом спросил:

— Амра, Амра!.. Моя мать! Тирза! Скажи, верно ли я вижу?

— Говори с ними, господин, с ними!

Не медля более, он побежал, простирая руки и крича:

— Мама! Мама! Тирза! Я здесь!

Они услышали и с криком любви бросились навстречу.

Вдруг мать остановилась, отпрянула и выкрикнула старое предостережение:

— Стой, Иуда! Не приближайся. Нечистые, нечистые!

Причиной была не привычка, данная ужасной болезнью, а страх, и страх этот рождался материнской любовью. Сами они исцелены, но зараза могла сохраняться в одежде. Он не думал об этом. Вот они перед ним, он звал их, и они ответили. Кто или что могло удержать его? В следующее мгновение все трое, так долго разлученные, смешали слезы и объятия.

Немного успокоившись, мать сказала:

— В счастье своем, дети, будем благодарны. Начнем новую жизнь признанием тому, кому стольким обязаны.

Они опустились на колени — Амра вместе с другими, — и молитва матери была подобна псалму.

Тирза повторяла слово в слово, и то же делал Бен-Гур, но не с той же несомненной верой, ибо, когда все встали, он спросил:

— В Назарете, где родился этот человек, его называют сыном плотника. Кто же он?

Материнские глаза смотрели с былой нежностью, когда она отвечала так же, как самому Назорею:

— Мессия.

— А откуда его власть?

— Об этом узнают по ее использованию. Можешь ли ты назвать зло, причиненное им?

— Нет.

— По этому знаку я отвечаю. Власть его от Бога.

Нелегко в одно мгновение отказаться от ожиданий, лелеемых годами и нераздельно вошедших в нас, и хотя Бен-Гур спрашивал себя: «Что для такого, как тот, мирская суета?» — его собственное тщеславие не желало сдаваться. Он продолжал, как делают люди до сих пор, измерять Христа собою. Насколько лучше было бы, измеряй мы себя Христом!