Лью Уоллес - Бен-Гур

Тем не менее мудрейший из кентавров продолжал служить людям. В руке он держал свиток, где было выгравировано по-гречески:

О Путник! Ты чужестранец?

I. Слушай пение ручьев и не бойся струй фонтанов — тогда наяды полюбят тебя.

II. Зефир и Нот — избранные ветры Дафны, нежные носители жизни, они соберут для тебя все ее сладости; если дует Эвр, значит Диана вышла на охоту; когда же обрушивается Борей — прячься, Аполлон гневен.

III. Сень рощи принадлежит тебе весь день, но ночью она переходит к Пану и его Дриадам — не беспокой их.

IV. Будь осторожен, вкушая лотос у обочин, если не хочешь избавиться от воспоминаний о прошлом и навсегда стать сыном Дафны.

V. Обходи ткущего паука — это Арахна трудится для Минервы.

VI. Если увидишь слезы Дафны, сорвешь хоть почку с лавровой ветви — умрешь.

Будь осторожен!

И будешь счастлив в этой Роще.

Бен-Гур предоставил другим, быстро окружившим его, толковать мистические письмена, сам же оглянулся как раз вовремя, чтобы увидеть проходившего рядом белого быка. За мальчиком в корзине следовала процессия, за ней — женщина с козами, потом танцовщицы с флейтами и бубнами и новая процессия, несущая дары божествам.

— Куда они? — спросил кто-то рядом.

Другой ответил:

— Бык для Отца-Юпитера, а коза…

— Не пас ли однажды Аполлон коз Адмета? Точно, коза — Аполлону!

Мы позволим себе еще раз воспользоваться доброжелательностью читателя, чтобы изложить некоторые поясняющие соображения. Определенная веротерпимость обычно бывает результатом долгого общения с представителями разных вер; постепенно мы усваиваем ту истину, что каждое вероисповедание находит себе приверженцев, достойных нашего уважения, а уважать их, не уважая их кредо, невозможно. Именно таковы были к описываемому моменту взгляды Бен-Гура. Ни годы в Риме, ни годы на галерах не поколебали его собственной веры — он по-прежнему оставался иудеем; тем не менее ему не казалось грехом осмотреть красоты Рощи.

Впрочем, самые сильные угрызения совести заслонила бы сейчас горящая в нем ярость. Не злость, какую может вызвать пустяковое недоразумение, не бешенство глупца, черпаемое из бездонного колодца пустоты и способное излить себя в жалобах и ругательствах; но гнев страстной натуры, разбуженный рухнувшей надеждой — мечтой, если угодно, — обещавшей несказанное счастье. Такая страсть не может быть удовлетворена частью — это спор с самим Роком.

Проследуем немного далее путем философии и заметим, сколь облегчились бы такие споры, будь Рок чем-то, с чем можно обменяться взглядами или ударами, или обладай даром речи, чтобы к нему можно было обратить слова; тогда несчастный смертный не обрекался бы в конце концов казнить самого себя.

В обычном настроении Бен-Гур не отправился бы в Рощу один, а если бы и отправился, то не преминул воспользоваться преимуществами, какие давала принадлежность к дому консула, и не бродил наугад, ничего не зная и никому не известный.

Он заранее знал бы обо всем, достойном внимания, и посетил каждую из достопримечательностей в сопровождении знающего проводника, как если бы это был деловой визит; или, будь у него намерение провести несколько праздных дней в этом оазисе чудес, он имел бы при себе рекомендательное письмо к владельцу их всех, кем бы тот ни оказался. Он восхищался бы здешними зрелищами, как это делала шумная толпа вокруг, тогда как теперь не чувствовал ни почтения к божествам Рощи, ни любопытства; ослепший от горького разочарования, он плыл по течению, не ожидая, когда Рок настигнет его, но посылая Року отчаянный вызов.

Всякому знакомо это состояние, хотя, вероятно, не всякому — в такой степени; всякий знает, что в таком состоянии легко совершаются отчаянные поступки; и всякий, читая эти строки, пожелает Бен-Гуру, чтобы охватившее его безумие оказалось добродушным арлекином со свистком, а не Неистовством с острой и безжалостной сталью.

Бен-Гур следовал за процессией, не интересуясь, куда она направляется. Догадываясь, впрочем, что к храмам, сосредоточивающим притягательную силу Рощи.

Стоило умчаться певуньям, как он начал повторять про себя: «Лучше быть червем на тутовнике Дафны, чем царским гостем» Постепенно эти слова проникли в сознание и превратились в требующую разрешения загадку. Неужели жизнь в Роще настолько сладка? В чем ее чары? В некоей сложной и глубокой философии? Или в чем-то реальном, различимом обычными чувствами? Каждый год тысячи людей, прокляв мир, посвящают себя служению этому месту. Познают ли они его чары? И неужели эти чары достаточны, чтобы забыть прошлое, и столь глубоки, чтобы отказаться от бесконечного разнообразия жизни? ее сладости и горечи? надежд на близкое будущее и скорбей далекого прошлого? И если Роща так хороша для них, то не может ли она быть хорошей и для него? Он иудей; возможно ли, что здешнее совершенство предназначено для всего мира, кроме детей Авраама? Он напряг все свои способности для разрешения загадки, не обращая внимания на пение несущих дары и шутки их спутников.

Вот из зарослей справа ветер принес волну благоуханий.

— Там, должно быть, сад, — сказал он вслух.

— Скорее, какая-то религиозная церемония — что-нибудь посвященное Диане, Пану или другому божеству лесов.

Ответ прозвучал на его родном языке. Бен-Гур бросил на говорящего удивленный взгляд.

— Еврей?

Человек улыбнулся.

— Я родился среди камней Рыночной площади в Иерусалиме.

Бен-Гур хотел продолжить разговор, но толпа, подавшись вперед, отбросила его к одной обочине, а незнакомца — к другой. Осталось лишь воспоминание об израильском одеянии, посохе, желтом шнуре, перехватившем коричневый головной платок, и характерном иудейском лице.

Он свернул в заросли, казавшиеся с дороги диким обиталищем птиц. Однако первые же шаги развеяли заблуждение — и здесь видна была искусная рука. Каждый кустарник усыпали цветы или соблазнительные плоды, земля стелилась сплошным цветущим ковром, над которым склонялись тонкие ветви жасмина. Сирень и розы, лилии и тюльпаны, олеандры и земляничное дерево — старые друзья из долин у города Давида — наполняли воздух своими запахами; а слух ласкал нежным журчанием извилистый ручеек.

Из зарослей раздавалось воркование голубей и горлиц, соловей бесстрашно сидел на расстоянии вытянутой руки от проходившего, перепелка, пересвистываясь со своим выводком, перебежала так близко, что пришлось остановиться, давая ей дорогу; и в это мгновение из усыпанных соцветиями кустов показалась согнутая фигура. Ошеломленный Бен-Гур готов был поверить, что удостоился чести видеть сатира в его собственном доме, но фигура блеснула в улыбке зубами, сжимающими кривой садовый нож, пришелец улыбнулся своему страху — и тут тайна чар раскрылась ему. Мир без страха, мир как всеобщее состояние — вот чем покоряло это место!