Лью Уоллес - Бен-Гур

Он опустился на землю близ цитронового деревца, вытянувшего серые корни за своей долей влаги из ручейка. Гнездо синицы свисало над самой водой, и крошечная обитательница глядела оттуда прямо в глаза ему. «Птаха растолковывает, — подумалось Бен-Гуру. — «Я не боюсь тебя, потому что закон этого счастливого уголка — Любовь.».

Дух его просветлел, и он решил присоединиться к затерявшимся у Дафны. В заботах о цветах и кустарниках, наблюдая рост безмолвной красоты вокруг, разве не может он, подобно человеку с садовым ножом, закончить здесь свою беспокойную жизнь спокойными годами забывшего и забытого.

Однако постепенно еврейская натура просыпалась в нем.

Быть может, чары действуют не на всех. Тогда на кого?

Любовь — наслаждение, а сменяя несчастья, какие довелось узнать ему, она становится истинной благодатью. Но заполнит ли она всю жизнь? Всю!

Есть разница между ним и теми, кто нашел здесь счастливое успокоение. У них нет обязанностей, нет и не может быть; он же…

— Бог Израиля, — крикнул он, вскакивая на ноги и пылая щеками. — Мать! Тирза! Проклят будь миг, проклято будь место, где я захотел счастья без вас!

Он бросился прочь сквозь заросли и вскоре оказался у небольшой речки в берегах из каменной кладки, прерываемых шлюзами для выпуска воды в каналы. Выйдя на мост, он остановился и увидел множество других мостиков, ни один из которых не походил на другой. Под ним вода разливалась недвижным и прозрачным озерком, немного ниже она с шумом падала на пороге, потом снова озерко и снова каскад, и так далее сколько хватало глаз, и все эти мостики, озерки и каскады говорили без слов, но с той ясностью, которой обладают лишенные речи вещи, что речка бежала с позволения мастера и именно таким образом, как пожелал мастер, послушная, как подобает служанке богов.

За мостом он видел долину и холмы с рощами и озерами, с причудливыми домиками, связанными белыми тропами и сверкающими ручьями. Внизу расстилались многие такие долины; они лежали зелеными коврами с узорами цветов и белоснежными пятнами овечьих стад. Напоминая о священном предназначении места всюду стояли под открытым небом алтари с фигурой в белом у каждого, белые процессии медленно шествовали от одного к другому, и дым алтарей, поднявшись в воздух, сливался в белые облачка.

Внезапно пришло озарение: на самом деле вся Роща была храмом — бескрайним, лишенным стен храмом!

Архитектор не остановился, сконструировав колонны и портики, пропорции и интерьеры, — он заставил служить себе Природу — предел, какого может достичь искусство.

Бен-Гур сошел с моста и углубился в ближайшую долину.

Он приблизился к стаду овец. Юная пастушка позвала его:

— Подойди!

Дальше тропа делилась алтарем — пьедесталом из черного гнейса, несущим мраморную плиту с причудливым узором из листьев, на которой, в медной жаровне, поддерживался огонь. Женщина у алтаря, увидев его, окликнула: «Постой!» В ее улыбке было искушение юной страсти.

Еще дальше встретилась процессия; во главе ее шли девочки, обнаженные, если не считать цветочных гирлянд, складывающие свои тонкие голоски в песню; за ними — мальчики, тоже обнаженные, с загорелыми телами, танцующие под звуки песни; за ними — процессия женщин с корзинами сладостей для алтарей — женщин, одетых в простые рубахи, не заботящихся об украшениях. Они протягивали к нему руки и говорили: «Постой, пойдем с нами». Одна из них, гречанка, пропела из Анакреонта:

Но он продолжал идти, не обращая внимания на призывы, и приблизился к великолепной роще, поднявшейся в сердце долины. Она соблазняла своей тенью, сквозь листву сверкала белизной прекрасная статуя, и он, свернув, вошел под прохладную сень.

Трава там была свежей и чистой. Деревья, не тесня друг друга, представляли все породы, знакомые Востоку, смешанные с чужестранцами из отдаленных областей земли.

Статуя оказалась невыразимой красоты Дафной. Но он едва успел уделить ей беглый взгляд, потому что на тигровой шкуре у пьедестала спали в нежных объятиях девушка и юноша рядом с брошенными на охапку увядших роз топором, серпом и корзиной.

Зрелище заставило его остолбенеть. Прежде, в благоухающей чаще ему показалось, что законом этого рая был мир, и он готов был поверить такому выводу; теперь же этот сон среди сияния дня, сон у ног Дафны, открыл следующую главу. Законом здесь была Любовь, но Любовь без Закона.

Вот какому священнослужению покорилась природа — ее птицы, ручьи и лилии, река; труд многих рук, святость алтарей, животворящая сила солнца! Бен-Гур готов был пожалеть обитателей огромного храма. Как они пришли к своему состоянию, больше не было тайной: причины, воздействия, соблазны лежали перед ним. Некоторых прельстило обещание вечного мира в священном обиталище, красоте которого, даже не имея денег, они могли служить собственным трудом; этот класс предполагал наличие интеллекта, вмещающего надежду и страх; но это — лишь часть уверовавших. Сети Аполлона широки, а ячейки их малы, и трудно судить обо всем, что вытаскивают на берег его рыбари: тем более, что улов не только не может, но и не желает быть описанным. Довольно сказать, что здесь собрались все сибариты мира, и более всего среди них самых откровенных поклонников чувственности, которой предается почти весь Восток. Не поклонения поющему богу и его несчастной возлюбленной, не философии, требующей уединения, не религиозного служения, не любви в высшем ее смысле желали они. Благосклонный читатель, отчего нам не написать здесь правду? Отчего не признать, что в то время на земле было лишь два народа, способных на упомянутые экзальтации: тот, что жил по закону Моисея, и тот, что жил по закону Брахмы. Только они могли бы воскликнуть: «Лучше закон без любви, чем любовь без закона!»

Не нужно забывать, что сочувствие в значительной степени зависит от состояния духа: гнев несовместим с ним. (И наоборот, ничто так ему не способствует, как состояние самоудовлетворения.) Бен-Гур шагал быстрее, высоко держа голову; и хотя способность наслаждаться красотами не уменьшилась, он делал это спокойнее, лишь иногда кривил губы, вспоминая, как близок был к тому, чтобы поддаться соблазну.

Перед Бен-Гуром стоял кипарисовый лес. Войдя, он услышал трубу, а мгновение спустя увидел лежащего на траве соотечественника, с которым встретился на дороге. Человек встал и подошел.

— Приветствую тебя еще раз, — учтиво произнес он.