Игорь Ефимов - Невеста императора

Она сказала:

— …В одном я могу упрекнуть тебя: почему ты с самого начала не сказал мне, что любовь Христа изливалась на людей ровным светом, не делая различий между мужчиной и женщиной? Лишь когда я сама открыла Евангелие, когда прочла, как любовно Он говорил с ними, как безотказно шел лечить всех этих страдалиц — и тещу Петра, и дочь Наира, и Марию Магдалину, и даже дочку хананеянки (а ко мне — помнишь? — афинский врач даже отказался прийти), тогда сердце мое залила первая нежность. И сколько тепла и доверия в Его словах, обращенных к Марии и Марте! Они были так же дороги Ему, как и брат их, Лазарь.

Она сказала:

— …Я рада, что моему супругу не дано было до сих пор прославить себя в сражениях и войнах. Среди властителей он знаменит пока только своим чудным почерком — не хуже, чем у тебя. Вот уже пятнадцать лет страна вкушает мир. Да, мир стоит недешево. Вожди варваров пристрастились к золоту и роскоши, их требования делаются все наглее. Что лучше? Платить римским солдатам за пролитую кровь или варварам — за то, чтобы кровь не пролилась? Император Феодосий пока выбирал второе. Но сколько это может тянуться? На последних переговорах новый царь гуннов по имени Аттила потребовал выдавать ему всех беглецов, нашедших приют у нас, на правом берегу Дуная. Как можно отдать тысячи людей на верную гибель?

Она сказала:

— …Тогда, пятнадцать лет назад, я поняла, что ты действительно не мог оставаться в Константинополе. Я даже была благодарна тебе, когда ты уехал. Но порой мне так не хватало тебя… Особенно когда началась эта мучительная борьба между двумя патриархами. Я вслушивалась, вчитывалась в споры между Несторием и Кириллом и ничего не могла понять. Неужели эта ничтожная разница в словах стоила такой смертоубийственной распри? Откуда нам, слабым и грешным людям, знать, как связана божественная природа Сына с божественной природой Отца? К кому я ни обращалась, никто не мог вразумительно объяснить мне. Я даже подумывала послать за тобой. Но побоялась подвергать тебя такой опасности. Кто бы ни победил в этой схватке, тебе припомнили бы твое пелагианство и отправили бы обратно в тюрьму.

Она сказала:

— …Власть — тяжкое бремя. Длинна очередь богатых к игольному ушку, ведущему в рай. А перед властителем вход открыт широко. Только вход этот — жерло вулкана. Все зло, сотворенное тобой при жизни, пылает перед тобой и кипит, как лава. Решишься прыгнуть? «Господи, непомерна милость Твоя! Тебе ли не знать, что невозможно управлять людьми без зла и неправды!» Но страх сжимает сердце, и сознание греха пригибает к земле.

Она сказала:

— …Права августа Пульхерия: властитель должен оставаться над смутой. Если бы даже мне довелось встретить в жизни Пелагия и он заполонил бы мое сердце так же, как заполонил твое, я бы все равно ничем не смогла помочь вам. Борцам суждено вечно состязаться на арене жизни — но кто-то должен оставаться на возвышении и следить, чтобы схватка по возможности не перешла в кровопролитие.

Она сказала:

— …Твой брат остепенился, больше не переворачивается вниз головой и не расхаживает на руках. Но смеется так же по-детски — и сразу становится очень похож на тебя. Наши беседы втроем иногда затягиваются допоздна. Иногда и августа Пульхерия присоединяется к нам. Но мне надо быть осторожной и не давать себе воли. То есть поменьше шутить. Ибо твой брат схватывает острое словцо мгновенно, а мой супруг — чуть с запозданием. И потом мрачнеет, глядя на наши смеющиеся лица.

Она сказала:

— …Если подняться на тот холм, за ним видна Вифания. Мы гуляли там вчера с отцом настоятелем и увидели двух девочек, пасущих коз. Наверное, так же выглядели и Марфа с Марией, когда были детьми. В Библии об этом не говорится, но мне трудно представить себе, чтобы Марфа умерла, не оставив потомства. Эти девочки могли бы оказаться ее праправнучками. Из двух сестер Марфа всегда была мне ближе. Господь упрекнул ее, что она заботится и суетится о многом, когда одно только нужно. Все же у Иоанна сказано, что Он любил обеих. И, глядя на этих детей и их коз, я вдруг почувствовала, что в этих холмах я могла бы наконец отстать от забот и хлопот, которые заполняли мою жизнь все эти годы. И избрать «благую часть». Как Мария.

Она сказала:

— …Трудно узнать, что манит нас: зов Господень или соблазн гордыни. Может быть, это кощунство, но я последние годы пытаюсь переводить Библию греческими стихами. У меня уже есть наброски некоторых частей. Однако мне некому показать их. При дворе сейчас большим успехом пользуется поэт Кирус. Он действительно очень талантлив. Но, как это часто бывает у настоящих поэтов, способен слышать только собственный голос или то, что созвучно ему. А мне нужно ухо, способное откликаться на разные голоса. И сердце. Такое, как у тебя. Ты смог бы прочесть мои переводы и честно сказать свое мнение? По крайней мере, с тобой я могу быть уверена в одном: ты не опустишься до утешительной лести.

Свет от лампы пляшет на пачке табличек, врученных мне императрицей. Сердце плавится сладостной истомой так, словно это — не литературный труд, а ее послание мне одному. Руки дрожат.

Я чувствую, что сегодня силы мои на исходе, что глаза режет усталость. Но все же заставляю себя перебирать табличку за табличкой.

Мне нужно знать, нужно увидеть, как она перевела одно место.

Ага, вот оно. Вот «Песнь песней».

Вот эти знакомые — давно наизусть заученные — теперь преображенные — ее голосом отлитые — строчки:

(Альбий Паулинус умолкает)

…[После возвращения ИМПЕРАТРИЦЫ ЕВДОКИИ из Иерусалима] у императора Феодосия Второго стали замечать приступы ревности. Он начал жить отдельно от жены. Начальник канцелярии Паулинус впал в немилость и был сослан в город Кесарию в Каппадокии.

Влияние императрицы сходило на нет. Клевета, подозрения, слежка окружали ее во дворце… Она попросила у мужа разрешения удалиться в Иерусалим, и он с готовностью согласился. Горечь, ревность и ненависть — вот все, что он чувствовал сейчас к женщине, которую когда-то так любил.

Императрица вернулась в Священный Град около 442 года и прожила в нем восемнадцать лет, вплоть до своей кончины в 460 году. Она сделалась весьма религиозной, проводила время с монахами и аскетами. В религиозной борьбе приняла сторону монофизитов и поддерживала их даже после того, как собор в Халкедоне в 450 году объявил это учение еретическим. Только после увещеваний дочери, зятя и самого Папы Римского она примирилась вновь с католичеством.