Владимир Москалев - Варфоломеевская ночь

— Полно, сир, ведь вас все любят: и мать, и братья. По-моему, вы просто несправедливы к ним.

— Любят? Мои братья? Ты смеешься, Наварра! Да они мечтают сжить меня со свету, чтобы занять трон. А Анжу — тот просто негодяй! Позволить себе так измываться над полководцем, которого он победил! Или, вернее, которого поймал хитростью. А жена Лесдигьера мадам де Савуази? Знаешь, как он с ней обошелся, когда она назвала его подлецом и трусом? Он приказал застрелить ее.

— Лесдигьер рассказывал мне об этом, — ответил Генрих Наваррский.

— И этот человек называет себя моим братом! — в сердцах воскликнул король и так хватил рукой по столу, что посуда задребезжала, а бокалы попадали и покатились по скатерти, выплескивая вино.

На них сразу же устремились любопытные взгляды, и пространство вокруг двух королей вмиг окутала тишина; но Карл поднял голову и таким взглядом посмотрел на тех, кто его окружал, что общая беседа за столом сразу же возобновилась. Лица отвернулись или уставились в тарелки, соблюдая, однако, необходимую почтительность к особе монарха.

— Жаль меня не было там, — снова заговорил король, — я с удовольствием бы проткнул шпагой сердце мерзавца, который называется моим братом и метит на мое место. А рядом с ним другой, такой же подонок…

Карл схватил со стола бутылку, опрокинул ее в бокал и выпил. Посмотрел, как медленно поднимается к потолку дно бокала короля Наваррского, и снова вспомнил:

— Значит, не отдашь мне своего гвардейца, Наварра?

— Сир, граф де Лесдигьер — один из лучших моих дворян, и я очень дорожу им. И поскольку он завещан мне матерью, которая его любила…

— Ты тоже не любишь меня, Анрио, теперь я понял это. Нет, никто меня не любит. Хорошо еще, что хоть называют королем. Ну, а поскольку я король, то желаю, чтобы тотчас начался бал! Да, я хочу танцевать, Анрио, и рассеять этим свое мрачное настроение, которое не поддается даже доброму бургундскому вину. Я хочу видеть, Наварра, как ты танцуешь вольту [19]с моей сестричкой Марго! Нет, ей-богу, из вас получилась чудесная пара, а знаешь почему? Потому что вы оба не помышляете о заговорах в отличие от остальных. Потому что вы единственные два человека, которых я люблю и которые любят меня. Впрочем, я совсем забыл… Есть еще один человек… Женщина… Она живет недалеко отсюда, на улице Бар. Ее зовут… Но я как-нибудь познакомлю тебя с ней, Анрио, и ты увидишь, как она прекрасна и как любит меня. И вот еще что, кузен. Потанцуй-ка с моей женой, развесели ее немного, уверен, у тебя получится; видишь, какие кислые физиономии у нее и у ее фрейлин?

— Что же вы сами, кузен? У вас это должно получиться не хуже моего.

— К черту! Ее лицо, похожее на мраморное изваяние, внушает мне отвращение. Она так редко улыбается, что, вероятно, число ее улыбок будет равняться количеству ночей, проведенных мною с ней в одной постели, а количество это, Анрио, ничтожно мало.

К группе людей, не верящих никому, относилось и семейство Монморанси. Диана не притрагивалась к вину и ждала лишь начала бала; танцы она любила больше всего и первым кавалером, которого выбрала она сама, оказался Лесдигьер. Шомберг тут же взял под руку Алоизу де Сен-Поль.

Герцог де Монморанси тем временем, пробравшись через танцующие пары и кучки придворных, образуемые по обе стороны танцевального коридора, подошел к небольшой группе людей, одетых хоть и в праздничные одежды, но почти совсем не принимавших участия, ни в застольных попойках, ни в танцевальных выходах. Это были Монтгомери, Д'Арманьяк, дю Плесси-Морней, дю Барта и некий юноша по имени де Муи, отец которого был застрелен Морвелем вместо адмирала три года назад.

Екатерина давно заметила эту мрачную группу, являвшую такой разительный контраст со всеми остальными, и тут же отдала необходимые распоряжения первой статс-даме Николь де Лимейль.

Та выслушала королеву и сейчас же вклинилась в группу фрейлин, которые тотчас обступили ее и стали слушать.

— Господа протестанты не любят танцев, — произнес Монморанси, — или просто не могут найти себе подходящие пары? Для этого стоит только пошире открыть глаза, а еще лучше — всего лишь захотеть, как партнерши сами станут вешаться вам на шею.

— Вот именно, герцог, захотеть, — ответил Монтгомери, почтительно наклонив голову, а за ним все остальные при виде коннетабля и парижского губернатора. — Но такого желания как раз и нет.

— Отчего же? Ах да, ведь выход открыла сама Маргарита Наваррская и за ней следуют парами только самые знаменитые и богатые люди королевства. Но подождите немного, объявят алеману или хромоножку [20]и здесь, в зале, не останется ни скучающих, ни равнодушных.

— Не разделяю вашего оптимизма, мсье. То же скажут вам и мои товарищи.

— Ну-ну, все обстоит совсем не так мрачно. Я, например, заметил, как мадам Екатерина отдала распоряжение первой статс-даме, глядя при этом в вашу сторону. Не сомневаюсь, что через минуту-другую к балу подключится остаток «летучего эскадрона» старой королевы, который она всегда держит про запас.

— Танцевать хорошо тому, кому легко дышится, — изрек Монтгомери, — и кто не видит лезвия меча, занесенного над головой.

— Вот оно что, — протянул Монморанси, и легкая, непринужденная улыбка медленно сползла с лица, но она снова появилась, как только он заметил, что за ними наблюдают. Он нарочно повернулся лицом к королеве-матери, чтобы дать ей понять об отсутствии, какого бы то ни было заговора, и продолжал: — Стало быть, не один я испытываю непреодолимое желание убраться отсюда, потому что в воздухе пахнет отравой и кровью, а за плечами каждого гугенота стоит Смерть с косою на плече?

Наступило молчание. Приняв участие в игре маршала, Монтгомери тоже заулыбался, ткнув локтями товарищей, тотчас последовавших примеру. Екатерина вздохнула свободнее и, откинувшись на спинку кресла, лениво замахала веером, бросая редкие, но все же любопытные взгляды в ту сторону.

— Мне говорили, что вы умеренный католик и принадлежите к партии политиков, — проговорил, по-прежнему сохраняя легкую улыбку на лице, Габриэль де Монтгомери, — но я по натуре человек весьма осторожный и никогда не верю тому, что говорят, пока не услышу сам и не увижу. Сердце подсказывает мне, что вам можно верить, мсье.

— Вы можете спросить об этом у господина Лесдигьера. Мы знакомы с ним долгие годы. Он подтвердит, что маршал де Монморанси никогда не был врагом французских протестантов и не поднял руки ни на одного из них. В противном случае он давно бы оставил службу.

— Нам хорошо известно, герцог, — ответил дю Плесси-Морней, — мы знаем, что вы честнейший человек французского королевства, и что вашим словам следует безоговорочно верить, поскольку они не направлены против приверженцев истинной веры. А потому мы готовы выслушать и действовать сообразно вашим приказаниям.