Владимир Москалев - Варфоломеевская ночь

— Где Нансе? — спросил Карл.

— Его позвала королева-мать.

— Ну и черт с ним. Принеси мне сюда две заряженные аркебузы. Скорее, Крийон!

— Сию минуту, сир.

Пока Крийон отсутствовал, король снова барабанил пальцами по столу, но на этот раз, молча, бросая тяжелые взгляды то на одного, то на другого кузена. Те тоже молчали. В их душах происходила в эти мгновения тяжелая внутренняя борьба. Ужели король хочет застрелить их обоих здесь, в своих покоях, и это в то время как оба они твердо уверовали, что он сохранил им жизни! Но чего стоят они, в конце концов, ведь избиению подверглись все без разбору, число жертв, наверное, уже перевалило за сотню и это не предел. А ведь они — вожди тех, кого сейчас убивают с именем Христа на устах; так кто теперь в целом свете поручится за их жизни и даст за них больше одного су!

Генрих Наваррский успел в последние мгновения подумать о том, чего хотела и что завещала ему на смертном одре мать: о троне французских королей. А разве мертвые сидят на троне?

Вернулся Крийон с двумя аркебузами.

— Иди сюда, — приказал ему Карл, — и становись рядом.

Одну аркебузу дай мне, другая будет у тебя. Ни с места! — крикнул он, заметив, как оба его кузена сделали движение, собираясь не то разбежаться в разные стороны, не то напасть на него. — Стойте там, где стоите. Отсюда вам не выйти, едва вы очутитесь в коридоре, как вас тут же растерзают на куски, а метаться по комнате нет смысла: вы знаете, что я хороший стрелок, и метко бью в бегущего зайца с расстояния в пятьдесят шагов.

Оба кузена застыли на месте, как будто их прибили гвоздями к полу, и взялись за руки.

— Сир, позвольте нам хотя бы прочитать молитву, — попросил Генрих Наваррский, все еще надеясь хоть как-то оттянуть трагический момент.

Карл зло усмехнулся:

— Не позволю! Вашим гугенотам не дают на это времени, а чем вы лучше их? Крийон, целься в грудь Конде, а я буду стрелять в другого.

— Государь, я не смею, — пробормотал Крийон и опустил аркебузу, которую уже было поднял.

— Это приказ короля! — взревел Карл. — Ты что, разучился исполнять приказы?

И он поднял аркебузу и нацелился в грудь Генриха:

— Обедня, смерть или Бастилия, Наварра?

Вслед за ним поднял оружие Крийон.

— Итак, вы все еще упорствуете? — спросил Карл, поднимая голову от дула, вдоль которого смотрел в грудь жертвы, прищурив глаз.

— Я умру в вере моего отца! — твердо объявил Конде. — Господь примет меня в объятия и простит мои грехи. Прими же, всевышний, мою душу.

И Конде, пробормотав начальные слова заупокойной молитвы, холодно и бесстрастно уставился в начинающее багроветь лицо Карла.

— А я хотел бы подумать, — уклончиво и медленно проговорил сын Жанны Д'Альбре.

Конде повернулся к нему:

— Будь тверд в своей вере, Анрио, и сумей умереть, как подобает настоящему мужчине и королю!

Генрих вполголоса ответил ему:

— Дурное дело — нехитрое. Кто хочет жить, тот должен уметь притворяться, а мне еще надо стать королем Франции.

— Что вы там еще бормочете, друг другу? — спросил Карл.

— Ну да, — обратился к нему Генрих Наваррский, — ведь, в конце концов, это серьезный шаг, и я должен прийти к соглашению с собственной совестью, а также вспомнить некоторые догматы церковных уставов и процесс исполнения католических обрядов. Все это было очень давно, и за это время многое могло перемениться…

— Довольно болтать! — оборвал его Карл. — Я вижу, ты упорствуешь и хочешь оттянуть время. Тебе это не поможет. Через несколько мгновений твоя душа отлетит туда же, куда и души гугенотов — в царство сатаны, в круг дьявольского шабаша! Целься, Крийон, мы стреляем на счет «три»! Раз!

Молчание. И взгляды, будто клинки шпаг, встречающиеся друг с другом и высекающие при этой встрече снопы искр.

— Нет! — снова твердо ответил Конде.

У Генриха было еще несколько секунд. Быть может, Конде начнет первым, ему самому не хотелось. Но брат молчал, сложив руки за спиной и бесстрашно глядя в дуло аркебузы, из которого через мгновение вылетит смерть и ударит беспощадным жалом в его горячую, молодую грудь.

— Нет, — произнес Генрих.

— Два!!

В последний момент Генрих подумал, что, наверное, Карл промахнется, ведь не зря же его мать пророчила ему быть королем, а он всегда восхищался ее умению видеть далеко вперед и верил в это.

Конде думал о том, что очень скоро их с отцом души встретятся там, на небесах, и ему будет не стыдно перед ним за то, что он не предал ни его, ни их веру, ни своих собратьев.

Сейчас должен прогреметь выстрел…

— Три!!!

Оба брата закрыли глаза.

Но Карл внезапно поднял голову, швырнул аркебузу на пол, глубоко вздохнул и изрек, исподлобья глядя на Генриха:

— Ты, Наварра, такой же настырный и непробиваемый, как твоя мать.

Потом перевел взгляд на принца:

— А ты, Конде, такой же упрямый осел, как и твой отец. Что за дурацкая улыбка у тебя, Крийон! Да брось ты, наконец, ружье, разве не видишь, что в нем уже нет надобности?

Аркебуза Крийона с грохотом полетела на пол.

— А теперь идите и обнимите короля. Ну откуда свалились мне на голову такие балбесы, как эти двое? А, Крийон?

Кончилось, в конце концов, тем, что Генрих принял католичество, что было ему вовсе нетрудно, ибо это уже не впервые, а Конде упорствовал еще три дня, но тоже сдался, к огромной радости Карла IX, который горячо обнял своих братьев и расцеловал их, а потом вместе с ними пропьянствовал всю ночь напролет.

Была рада и королева Екатерина: сбылась ее мечта — зять стал католиком, а все остальное, что этому предшествовало, было уже не важно. Теперь она не могла нарадоваться на новообращенных родственников, но все же по-прежнему зорко следила за ними и не выпускала из своих когтей.

Лесдигьер и Матиньон благополучно миновали стражу и, выйдя из калитки против улицы Жан-Сен-Дени, оглянулись по сторонам. Отовсюду — слева и справа — слышались вопли и стоны обреченных гугенотов, и победные крики озверелой толпы, рыскающей по улицам в поисках новых жертв с факелами и оружием в руках. То же творилось и на самой улице Жан-Сен-Дени. Несколько человек стояли у стены дома, в окнах которого мелькали огни факелов и слышался истошный женский визг. Те, что стояли внизу, добивали секирами и топорами какого-то человека, распростертого на земле; потом, услышав из открытого окна крики товарищей, подняли головы. Оттуда, из глубины комнат, послышалось:

— Держите!

В тот же миг в окне показался человек в каске швейцарца, державший в руках ребенка лет десяти. Дитя отчаянно кричало и вырывалось из рук солдата, но тот крепко держал добычу и глядел вниз, на собратьев по убийству и грабежу. Наконец он увидел поднятые острием вверх глевены и алебарды, и, размахнувшись, швырнул на них ребенка. Маленький гугенот повис на лезвиях, проколотый в нескольких местах, и сразу затих.