Владимир Москалев - Варфоломеевская ночь

Марго бросила взгляд на Жанну. Та закашлялась, поднеся руку с платком ко рту. Маргарита внезапно рассмеялась:

— Ну, Лувр — не самый плохой, есть и похуже.

— Почему же он не живет в самом лучшем?

— Потому, девочка моя, что король несчастнее самого последнего из своих подданных.

— Разве? Но ведь он король! Почему же он несчастен?

— Потому что он не может делать того, что хочет.

— А другие могут?

— Другие всегда делают то, что хотят.

Катерина подумала немного, разглядывая разноцветные квадраты плит на полу, потом снова подняла глаза:

— А правда, что в вашем дворце скучно и страшно?

— Ну что ты, ничуть не бывало! — Марго перевела взгляд на Жанну и продолжила, глядя теперь уже на нее: — В нашем дворце вы будете вольны делать все, что вам захочется, ваши любые желания будут сразу же исполняться и вы увидите, как у нас будет весело… и совсем не страшно.

И снова взгляд на Катерину:

— А потом я познакомлю тебя с кузенами, их целых три. «Что ж, прием вполне благопристойный, — подумала Жанна, — так начинает и сама мадам Екатерина. Правда, заканчивается он не всегда на столь высокой ноте». Тут же ее взяли сомнения: как поведет себя будущая королева Наваррская «крез день, пять, месяц, два… после того как придет разрешение от папы и будет подписан брачный контракт? Но это потом. А сейчас?.. Что если заговорить с ней о вероисповедании? Не рано ли? Но чего тянуть? Интересно посмотреть, как вытянется ее лицо, ведь говорят, она ярая католичка. Надо попробовать, а если потребуется — постараться переубедить. Можно испортить отношения, но это необходимо сделать, за этим она и приехала. Д'Альбре решилась:

— Отрекитесь от своей религии, примите истинную веру, и я стану вам матерью, а вас назову своей дочерью.

Ответ Маргариты был лаконичным:

— Тогда собственная мать отречется от меня.

— Ах, не все ли ей равно какой вы веры, ведь главное для нее — мир в ее королевстве.

— А вам? Почему бы вам не уговорить сына стать католиком? Наш союз станет от этого только крепче.

— Генрих — глава протестантов, и он не переменит веру. Реформация для него — религия угнетенных и обездоленных, от которых он уже не отвернется.

— Но ведь он был католиком, а вы заставили его стать кальвинистом.

— Два раза веру не меняют.

— Можно и три, сейчас это в моде. Господин Лесдигьер, кстати, тоже дважды менял веру.

— Это вы его вынудили. Но мы не будем принуждать друг друга. Я хочу, чтобы вы приняли Реформацию.

— И стала бы петь псалмы вместо прослушивания месс, добилась бы этим отлучения от церкви и навлекла гнев матери, братьев и всего католического мира? Никогда! Все знают, что я католичка. Переменить веру — значит упасть, уронить себя в глазах всех. Первой осудят меня, потом мою мать.

— Раз вы такая рьяная католичка, зачем же соглашаетесь выйти замуж за принца-протестанта? Только потому, что вскоре у него будет собственное королевство?

— О чем вы говорите! Самая маленькая область Франции больше этого королевства… Не я, так захотела моя мать.

— Значит, ей все равно, католик ваш муж или гугенот?

— Конечно же, нет. Но у нее на этот счет свои планы, которые мне неведомы, и нарушать их я как любящая дочь не могу. Поэтому и даю согласие, хотя, поверьте, мне это нелегко.

— Однако вы убеждены в необходимости этого шага. Что движет вами при этом?

— Мысль о том, что любой шаг, предпринятый моей матерью, благопристоен и оправдан и служит в конечном итоге во благо и к процветанию французского королевства.

— И вас при этом совершенно не будет беспокоить вероисповедание вашего мужа и ваше собственное?

— Нисколько. Впрочем, я предпочла бы, чтобы он стал католиком.

— А он мечтает видеть вас протестанткой.

— Между нами нет любви, мы даже еще не виделись, а значит, не может быть с моей стороны никакого компромисса с собственной совестью и убеждениями.

Она встала. Жанна поняла: разговор окончен. Марго не поддалась.

Жанна вновь возобновила беседу на эту тему несколько дней спустя, но она получилась еще короче и привела к тому же результату. Больше «наседать» на невестку не имело смысла, и она оставила свои попытки, решив теперь, что надо закалить Генриха в борьбе против этих фанатиков, умолять его не поддаваться на соблазны и не менять веры. Но с Марго отношения были уже не те, что при встрече — от них повеяло холодком.

Тем временем Екатерина Медичи вновь отправила письмо к Великому герцогу Лоренцо с просьбой оказать давление на папу и получить его благословение, ведь помимо того, что молодые были разной веры, они приходились друг другу по материнской линии Генриха и отцовской линии Маргариты троюродными братом и сестрой, а значит, имело место пусть не прямое, но все же кровное родство. Потом она решила послать в Рим кардинала Лотарингского. Уж тот непременно должен был прислать нужный ответ, она позаботилась об этом, снабдив его перед отъездом необходимыми инструкциями.

Гостям из Ла-Рошели не давали скучать. Чуть ли не ежедневно устраивались веселые пиры и пышные балы, на которых придворное общество появлялось в таких раззолоченных костюмах, которые и не снились гугенотам. Их приглашали на увеселительные мероприятия дамы из «Летучего эскадрона», проинструктированные королевой; они не отходили ни на шаг и гроздьями вешались на шею; католики при встрече с былыми врагами улыбались как старым друзьям и пожимали руки.

Жанна догадывалась о показном великолепии балов, что же касается затрачиваемых сумм, то приходила в ужас и негодование, думая о том, что один день таких празднеств стоит целой деревни.

Лесдигьер сказал ей как-то, хмуря брови и разглядывая внушительный гардероб из платьев, шляпок, перчаток, туфелек и прочих аксессуаров женского белья, подаренных будущей сватье Екатериной Медичи:

— Не нравится мне это — слишком уж резкий переход от военных действий к мирным, слишком лебезят перед тобою, прямо на шею готовы броситься, а совсем недавно с удовольствием перегрызли бы нам глотки. Королева-мать — так просто без ума от тебя, проходу не дает и даже называет сестрой. Все это не к добру. Если она подносит вазочку с земляникой, знай, что в ней может оказаться горькая калина.

— Ты сомневаешься в ее искренности? — спросила Жанна. — У тебя есть к этому основания?

— Я ей не верю, как и всему тому, что здесь происходит. Всё фальшиво и неискренне, всё лживо и дышит отравой.

— Ты меня убиваешь, Франсуа. Да с чего это тебе вдруг показалось?

— А сама ты разве не думаешь так? Посмотри на их лицемерные и льстивые улыбки, от которых веет изменой. Ты, королева Наваррская, сестра Генриха II, строгая, подозрительная и умнейшая женщина — как ты можешь не видеть, что нас здесь обманывают! Заманили в ловушку и смеются, выставляя напоказ драгоценности и издеваясь над бедными гугенотами…