Владимир Москалев - Варфоломеевская ночь

И все же дуэль, наделавшая столько шуму, не осталась без последствий. Король, помня указ о запрещении дуэлей, несмотря на то, что сам поединок, по словам Бюсси, не состоялся, решил в назидание остальным наказать нарушителей, но, узнав имена дуэлянтов и результат встречи, облегченно вздохнул. Двоих он тут же препоручил королю Наваррскому и сказал, что они — его подданные, и пусть он сам наказывает их. Генрих для виду рассердился и запер обоих в своих покоях, запретив им выходить оттуда целых три дня. Зато по вечерам они пили вино, играли в шахматы и рассказывали друг другу сальные анекдоты.

Узнав о мере наказания обоих гугенотов, Карл IX вызвал к себе Бюсси и объявил ему, что отныне он запрещает ему выходить из дома и, тем более, показываться при дворе. Бюсси поинтересовался, надолго ли. «На три дня», — ответил король.

Бюсси поклонился и ушел.

Четырнадцатого сентября королева Екатерина Медичи дала польским послам торжественный ужин во дворце Тюильри, только что построенном по ее приказу. Дворец этот скоро будет соединен с Лувром Большой галереей, которая протянется вдоль набережной, сметет по пути улицу, коллеж, церковь Сен-Тома и скроет под собой городской ров. Тот уже окажется ненужным вследствие того, что Генрих III прикажет возвести вокруг западной части Парижа целую цепь бастионов, которая протянется от новых ворот Сент-Оноре до ворот Сен-Дени.

В честь поляков был дан балет, на котором нимфы вод и лесов представляли шестнадцать французских провинций с их эмблемами; за этим зрелищем последовал бал.

Карл, ненависть которого к брату все возрастала и превратилась в своего рода манию, — возможно оттого, что с каждым днем все больше чахнул, в то время как Месье, не в пример ему, выглядел здоровым и сильным, — до того возжелал скорейшего отъезда брата, что все это сказалось на нервах, отчего болезнь стала прогрессировать.

— Матушка, — сказал он однажды Екатерине, — да когда же он уедет? Я чувствую, что он дожидается моей смерти. Что ему тогда польское королевство, если в руках окажется престол Франции! Вели ему скорее же уехать, не то я сам выброшу его отсюда! Чем дольше он здесь находится, тем больше донимает меня болезнь.

— Успокойся, Карл, — ласково проговорила Екатерина, — он уже скоро уезжает, и если только в этом дело, то ты быстро станешь поправляться.

— Пусть не думает, я поеду вместе с ним! — закричал король. — Я должен быть уверен, что он уехал, я не позволю ему обмануть себя и не отдам французское королевство!

Он забился в кашле, прикрыл рот рукой и упал на кровать, уткнув лицо в подушку. Когда поднял голову, на ней алели пятна крови.

Тяжело вздохнув, Екатерина, молча, взирала на сына.

Но во взгляде не было любви.

Месяц остался до отбытия нового польского короля из Парижа, как вдруг Карлу доложили, что у его сестры Маргариты начался бурный роман с одним из придворных по имени де Ла Моль.

Король вышел из себя и в гневе хватил кулаком по столу. Ему докладывали уже, что этот дворянин — изрядный дамский волокита, всегда тщательно завитой и надушенный. Он не пропускал ни одной юбки, вознамерился даже стать любовником принцессы Конде, но когда мероприятие это, пресеченное Генрихом Анжуйским, безнадежно провалилось, обратил взор на королеву Наваррскую. Та, заметив его пламенные взгляды, тоже не осталась равнодушной и стала оказывать ему знаки внимания, закончившиеся однажды любовной запиской, в которой юная королева приглашала сорокалетнего ловеласа в свою спальню. Узнав об этом, Карл вознамерился поймать сластолюбца и примерно наказать его. В назначенный час на ступенях лестницы, по которой должен был пройти Ла Моль, были расставлены доверенные люди Карла, все вооруженные. Возглавлял их Крийон. Но одна из фрейлин Екатерины Медичи, любовница Ла Моля, узнав о тайном сговоре против возлюбленного, все рассказала ему. Тот усмехнулся и, обойдя лестницу, где ждали его убийцы, с другой стороны, проник в покои королевы Наваррской с потайного хода. Никто, возможно, ничего и не узнал бы, если бы сама Маргарита не вспомнила об этом эпизоде много лет спустя в своих мемуарах.

Герцог Алансонский, младший брат короля, в это время строил честолюбивые планы и составлял заговоры, которые должны были проложить ему путь к престолу. В один из дней октября он вошел в покои к Генриху Наваррскому.

— Возлюбленный брат мой, — начал он, — я пришел узнать, что вы думаете о моем предложении. Прошло уже немало времени, вам пора дать ответ.

— Вы имеете в виду нашу недавнюю беседу? — спросил Генрих.

Оба говорили об одном и том же. Речь шла о будущем королевства. Алансон решил порвать с братом и матерью и, встав во главе гугенотов, силой забрать престол себе. Зная о том, сколь небезопасны такого рода щекотливые беседы в стенах Лувра, где их могли подслушать, Генрих незаметно дал знак кузену следовать за ним. Они дошли до потайной лестницы, ведущей к черному ходу и там остановились. Над их головами горел факел. Вокруг царила мертвая тишина. Д'Арманьяк вышел вслед за ними и Генрих жестом отправил его вниз: подслушивать могли и оттуда. Этим он хотел вызвать Алансона на полную откровенность, но сам делать этого не собирался, ибо не доверял ему и полагал, что герцог послан королевой-матерью, дабы собрать улики против него и доложить о готовящемся заговоре.

— Карл ненавидит меня, — сразу же горячо вполголоса заговорил Алансон, — моя мать тоже. Я ненавижу его, он терпеть не может моего брата, тот не любит нас обоих — один ему мешает, второй — стоит поперек дороги. Моя мать любит только Анжу, к Карлу и ко мне она совершенно равнодушна.

— «Настоящее семейство Атридов [53]», — подумал король Наваррский.

— В этой тревожной обстановке мне некуда деваться, кроме как предать интересы своего семейства и перейти на вашу сторону. Но для этого тебя надо освободить, Генрих. Тебя и Конде. Об этом я и пришел тебе сказать.

— Ты полагаешь, мне плохо живется в Лувре с моей женой, тещей и моими братьями? — наивно спросил Генрих.

— Не валяй дурака! Лувр — твоя тюрьма, и ты сам об этом знаешь.

— Я с тобой не шучу, — ответил Генрих. — Мое избавление так же невозможно, как государственный переворот. Нас станут охранять еще строже, только и всего. И это в лучшем случае. В худшем — меня и Конде засадят в тюрьму по обвинению в заговоре против правительства.

— Разве может моя мать пойти на такой шаг по отношению к зятю?

— Полно, она совершила и не такое, а сейчас только и мечтает о том, как бы расторгнуть наш брак.

— Она сама тебе говорила? Если так, то она лжет.

— Я узнал об этом через своих людей.

— Тем более тебе надо бежать.