Сергей Львов - Гражданин Города Солнца. Повесть о Томмазо Кампанелле

Однажды школяры подстерегли его, когда он возвращался домой. Они спрятались за живой изгородью из колючего барбариса у пролома, через который можно неожиданно выскочить на тропинку, преграждая путнику дорогу. Слева крутой обрыв, справа — колючки, через них не продерешься… Джованни понял: засада! Отступать поздно. Предстоит драка нешуточная и не один на один. Первым нападет на него тот, кто на голову его выше, старше, сильнее. Вон какие кулачищи! Другие не останутся зрителями. Повернуть назад? Убежать? Может, не догонят. Позвать на помощь? Может, услышат. Джованни почувствовал в груди холод. Не расслабляющий страх, а пьянящее предвкушение опасности, чувство, похожее на радость, только острее и слаще. Он испытывал его, когда карабкался на горную кручу в лоб. Когда, забравшись на гору, подходил к обрыву и заставлял себя, не держась за ветки, наклониться и посмотреть вниз, а камушки срывались из-под ног и летели в пропасть.

Джованни пошел прямо на школяров. Пятнадцать шагов до них. Десять… Пять… Три… Он шел не быстро и не медленно, не опуская головы. Шел на того, кто стоял в середине, на самого старшего, самого высокого, самого сильного. И смотрел на него в упор с таким напряжением, что казалось — его взгляд колет, как шпага. И тогда предводитель вдруг посторонился и пропустил Джованни, а потом растерянно поглядел ему вслед. А тот прошел мимо него, прошел сквозь враждебную засаду, сразу превратившуюся в беспомощную толпу, словно не замечая ее, и пошел дальше, не оборачиваясь, не ускоряя шагов. Сердце в груди гулко и тяжело стучало.

Когда потом мальчишки разбирались, как они могли так осрамиться, и все попрекали предводителя, тот нашелся.

— Деревенский заговорен! — сказал он. — Он идет на меня, а мне чудится, что кто-то шепчет: «Посторонись! Пропусти!» Я и пропустил. И вы тоже его пропустили! Он и учителю всегда так отвечает, потому что спознался с нечистым.

Все согласились — Джованни заворожен, заговорен, заколдован. Признать это легче, чем сказать себе, что он и умнее их, и смелее.

С тех пор Джованни больше не вызывался отвечать. Он не испугался, но понял: мало чести в такой победе. Да и не так уже тянет его к дверям школы: все, что там можно узнать, с некоторых пор кажется пресным и плоским. Не такие вопросы хотелось бы услышать ему и, главное, не такие ответы.

Теперь, когда ему случается бывать в Стило, его привлекает не школа, а старая церковь, тот самый сад, куда его послала домоправительница отца Франческо. Церковь называют Ла Каттолика. У нее пять башен, пять куполов. И построена она, говорят, пять веков назад. Вообразить себе такую вереницу лет мальчик не может. Церковь стоит на утесе, возвышаясь над городом. Отсюда хорошо видны плоские крыши Стило, несколько извилистых улиц, фонтан на площади, дорога, что ведет в Стиньяно, и другая, которая петляет между серебристо-зелеными оливковыми деревьями и ведет неведомо куда. Туда, где он еще не был. Что там? В этой дали? Там — должно быть прекрасно. Там и таятся ответы на все вопросы…

А как называется это там?

…Если спросить местного жителя, откуда он родом, тот скажет: «Из Стило. Стилезец я!»

А если спросить: «А где твой Стило?», подумав, ответит: «В Калабрии». Так называется этот край. А если допытываться дальше, спрошенный неохотно проговорит: «В Неаполитанском королевстве». Мало радости вспоминать, что живешь в королевстве, которым давно управляют испанцы.

В Неаполе сидит испанский вице-король. А сам король Филипп II за тридевять земель, в Мадриде. Здесь его никто никогда не видел. А вот вспоминать приходится часто: суровыми законами, тяжелыми поборами напоминает он о себе.

— Ну а Неаполитанское королевство где?

Вот уж на этот вопрос житель Стило вряд ли ответит. Самый простой ответ: «В Италии!» — не придет ему в голову. Такой страны он не знает. Да и где? И есть ли она?

Неаполитанским королевством давно правят испанские короли из Арагонской династии. Папской областью — папа. Они враждуют и между собой и с городами — Флоренцией, Венецией, Генуей, Сиеной… На Италию легко нападать то Франции, то Германии — разобщена страна, расколота и потому слаба. Чтобы отбиться от врага, итальянские государства на время замиряются друг с другом, призывают на помощь какого-нибудь могущественного соседа. Он помогает прогнать захватчика, но потом сам укореняется здесь: его помощь оказывается хуже всякой вражды.

Этого никто еще не объяснял Джованни, но из печальных песен, горьких пословиц, разговоров взрослых он знал: у его родины много врагов, а на ее земле мало согласия. Все, что творится, плохо, а будет еще хуже.

Джованни отворил кованую калитку в церковный сад. Калитка давно не мазана, ее ржавые петли скрипят. Все в Стило, вот и этот ржавый скрип, говорит о бедности, о запустении. Каменные ступени лестницы истоптаны. Резная церковная дверь потрескалась. В тенистом церковном саду тихо, пусто. Жарко. Во всей округе траву на горных склонах уже скосили. Стерня пожелтела. Сено сложено в стога и томительно пахнет. Гудят пчелы. Одна служба отошла, другая не начиналась. Джованни лежит навзничь на теплой сухой земле, глядит то в небо, то на церковь. Думает. Церковь кажется ему огромной. Он нигде, кроме Стило, не бывал и не видал больших. Церковь сложена из плоских оранжево-красных кирпичей. Так уже давно не строят. Некому объяснить мальчику, что строили эту церковь византийцы, когда господствовали на здешней земле. Кирпичи образуют сложный и четкий узор. Разглядывать его можно долго, он завораживает. Джованни не знает, как называется отчетливое чередование стыков, прямых и косых линий в этом узоре, которое так влечет его. Вот так же и некоторые слова: если их соединять друг с другом и четко выговаривать, в них слышится музыка. А в других словах ее нет. Почему? Об этом тоже не у кого спросить. На башнях старой церкви невысокие, чуть выпуклые купола. Они крыты черепицей.

Джованни пытается вообразить, что тропинки, которые идут из города к церкви, длинные и пологие, протоптанные старыми людьми, крутые и короткие, протоптанные молодыми, и сама церковь, и все вокруг нее уже существовало, когда он еще не родился на свет. Каким оно было? Таким же? Другим?

Когда он думает об этом, кружится голова, словно смотришь в бездонный гулкий колодец, но все-таки думать об этом легче, чем о том, что когда-нибудь его, Джованни, не будет, а все, что окружает его, останется. Исчезнет он, но ничего не изменится. Такие мысли навещают его ночью, когда он просыпается в духоте дома, где резко пахнет кожей, варом, старой обувью. За стенкой храпит отец, бормочет во сне брат, на дереве за огородом ухает сова. А он лежит, уставившись в темноту, и пытается представить себе еще более черную темноту смерти. На исповеди он попытался рассказать об этих мыслях исповеднику и услышал сквозь решетку исповедальни, что такие мысли — великий грех. Душе человеческой дарована вечная жизнь, и если жизнь земная будет праведной, то жизнь небесная будет не только вечной, но и райски блаженной. Слава Иисусу Христу! Проговорив это утешение, исповедник наложил на Джованни епитимью: прочитать во искупление десять раз «Отец наш небесный», пять раз «Славься». Мальчик все, что было велено, сделал, но страх смерти не уходил из его души, хотя он знал, что умрет еще не скоро.