Владимир Волкович - Хмель-злодей

Прошедшие три года перевернули не только всю жизнь Александра, но изменили и его самого. Далеко в прошлом остался весёлый коренастый юноша с непослушной копной светлых волос. Рассудительный, рачительный хозяин в мирное время, волевой, решительный командир в период сражений, он научился моментально преображаться, когда судьба поворачивалась к нему своим обратным, смертельным оскалом.

Сашка выскочил из замка и подбежал к вышке, Василий следовал за ним неотступно.

— Я — на вышку, а ты беги, предупреди пана Михаила.

«Так, версты три-четыре будет, — определил Сашка, уткнувшись в подзорную трубу и вглядываясь в облако пыли, — сколько же человек? Похоже, что не меньше трёх десятков. Скачут прямо сюда, видимо, знают точное направление. Что за люди, пока рассмотреть невозможно. Надо готовиться. Времени осталось совсем немного».

Он быстро спустился с вышки, и вскоре его зычный голос был слышен во всех концах обширного двора.

— Васька, всех хуторских сюда, и которые в поле — тоже! Мигом. Да пусть лошадей захватят.

— Давай расставим людей! — бросил Сашка подоспевшему Михаилу, — с ружьями равномерно по всем сторонам, коней в угол, там будем готовить людей к вылазке. Казаков немного, примем бой. Женщин и детей — в замок.

— Ну, что там? — спросил он паренька на вышке, — сколько до них?

— Да, с полверсты примерно. Они уже не скачут, перешли на шаг.

— Ну, тогда мы можем посмотреть на них.

Сашка снова полез на вышку. Пыль осела, и теперь ясно были видны всадники, направляющиеся к замку. Над ними возвышался польский флаг. Сашка торопливо протёр линзы подзорной трубы, и слезящимися глазами вновь всмотрелся. Ошибки не было: красное полотно с белым орлом реяло над скачущими. К замку приближались поляки.

— Без моей команды не стрелять! — крикнул Александр притаившимся стрелкам, и добавил: — Но быть в готовности.

Он прекрасно помнил то, что произошло в Немирове три года назад, когда они с Михаилом только поступили в казаки. И ему не хотелось оказаться на месте того мудрого и просвещённого гаона, доверчивость и простодушие которого и абсолютное незнание приёмов казацкой подлости и обмана, привели к мучительной смерти тысяч мирных людей. Казаки и воевали под польским знаменем, они же были гражданами Речи Посполитой, а знамя им подарил сам польский король. Жизнью поплатился гаон за своё легковерие — погиб от руки злобного сапожника, как рассказывал позже Давид.

«Ох, Давид, — у Сашки ёкнуло сердце, — давно уже не было от него вестей, и почему это он сейчас о нём вспомнил?»

Всадники остановились невдалеке. Видимо, они совещались, глядя на зловеще притихший замок. Конечно, не могли не понимать, что из замка они видны, как на ладони, и защитники там, внутри, выжидают…

От группы всадников отделился один и поскакал к замку. Потоптавшись у закрытых ворот, он закричал неожиданно:

— Михаил, отворяй, это я!

Стоящий около вышки и ожидавший вестей оттуда, сверху, Михаил, оттолкнул загораживающего дорогу Ваську и в несколько прыжков оказался у ворот. Тяжёлый засов не поддавался, и помощь всё-таки понадобилась. Вдвоём с Васькой они раскрыли ворота, и всадник въехал во двор. Михаил почти стащил его с коня, и двое мужчин, обнявшись, топтались во дворе под взглядами удивлённых стрелков. То рассматривали друг друга, чуть отпуская от себя, то снова сплетались в объятьях.

Давид мало изменился внешне: совершенно седая голова (Михаил вспомнил его рассказ о том, как поседел за одну ночь после зверского убийства казаками семьи на его глазах), большие карие миндалевидные глаза, правильный овал лица с прямым греческим носом, тонкая, гибкая фигура. Совсем ещё юноша.

Но вот эта жёсткая складка у рта, волевой подбородок, какая-то настороженная мудрость во взгляде, собранность, говорящая о сдерживаемой, мощной энергии, готовности немедленно действовать. Всё свидетельствовало о том, что этому человеку пришлось многое повидать и пережить.

Вечером гудел замок от обилия народа. Яркие сарафаны женщин мелькали среди длинных столов, за которыми уместились воины Давида, дворовые и хуторские. Закуски соперничали между собою во вкусе, цвете и запахе, бражные меды в бочках и горилка в запотевших пузатых четвертях не заканчивались. Пришлось зарезать барашков и бычков из немногочисленного пока стада. Вскоре сидящие за столом перемешались, люди Давидовы вдруг затянули протяжную, грустно-щемящую песню, в которой, казалось, отразилась вся боль и тысячелетние страдания еврейского народа.

А крестьяне принесли бандуру, и понеслась плясовая.

К полуночи веселье стало утихать, все разошлись: кто в свои дома, кто в отведённые для ночлега гостей комнаты.

Вечера были ещё прохладные, и Леся с Яной принесли мужчинам, выбравшим для своего разговора беседку в саду, кожухи. Давид с любопытством поглядывал на Яну, да и та обратила внимание на необычного для этого места молодого человека с седыми волосами. В последнее время она всё более проявляла интерес к окружающему, что очень радовало Михаила.

Ночь накрыла своим мягким крылом согретую весенним теплом землю, стих ветерок, лишь иногда порывами доносил откуда-то запах свежеиспеченного хлеба. Звёзды высыпали на небо, и любопытная луна пыталась заглянуть вовнутрь беседки сквозь распустившиеся бледно-зелёные листочки. Солдаты Давида, привыкшие к дисциплине и почти не пьющие вина, давно спали, а хуторские всё никак не могли угомониться: то аккорд бандуры донесётся, то визг и смех девушки, уединившейся с парнем…

А мужской разговор был не из лёгких:

— Вот за этим и приехал сюда, — Давид пристукнул ладонью по столу, будто ставя печать на всё, сказанное им.

— Только за этим? — Сашка пытался, как всегда сгладить напряжение юмором.

— Нет, конечно, не только, — Давид сделал вид, что шутки не понял, — соскучился я без вас.

Эти слова, в которых прозвучали мягкие и нежные нотки, так не свойственные суровому воину, смутили его самого. Но главное уже было произнесено ранее.

Помолчали, и в наступившей тишине, казалось, разлились какое-то напряжение и тревога.

Давид поспешил внести ясность в эту тревожную неизвестность:

— Понимаете, я приехал за вами лишь потому, что нет у меня никого ближе и надёжнее вас, — и добавил скороговоркой, словно боясь, что его не дослушают: — Эта битва будет решающей, вы уже узнали, кто такие казаки. Если бы они бились за свободу, за собственное государство, то давно бы его имели. И вождей избрали бы себе таких, какие были бы едины с народом, а не думали лишь о своей выгоде.

Сашка и Михаил, молча, слушали Давида.

— Я родился в этой стране, как и отец мой, и нет у меня другой родины. За что же казаки вместе с холопами уничтожали мой народ? Мы не поднимали против них оружия. Да, мы брали в аренду землю и торговлю, но это наша работа, за которую нам платили, и мы исполняли её хорошо. Казаки превратили в пустыню богатую, цветущую землю, убили и ограбили сотни тысяч людей, только лишь ради личного интереса Хмельницкого и старшины. И чего они достигли за три года войны? Этот край теперь оказался намного дальше от независимости, чем был до смуты казацкой. И уже никакого государства создать они не смогут, им просто не дадут. Но убить ещё сотни тысяч людей они способны. Если мы не усмирим казаков, они придут и сюда за вами, вашими жёнами и детьми, как приходили уже…