Станислав Десятсков - Персонных дел мастер

«Совсем как скворчата в скворешнике!» — растроганно подумал Никита, вспомнив, как и они с Романом так же вот разглядывали дедушкиных знакомцев.

— А ну, слезай с печи, босоногие! — шутливо приказал он, высыпая из седельной сумки пряники и конфеты.— Гостинцы на столе!

Перед гостинцами Алексашка и Марьюшка устоять никак не смогли и кубарем скатились с печи. Когда тетка Глаша с Евдокимом вошли в дом, угощение было па славу. Алексашка и Марьюшка за обе щеки уплетали печатные пряники, закусывали заморскими конфетами, купленными Никитой в Петербурге, а в избе стоял непривычный запах крепкого кофе, к которому Никита пристрастился еще в Саксонии.

— Купил вот у одного голландского шкипера по случаю...— рассмеялся Никита, угощая кофе своих родственников. Евдоким и тетка Глаша с недоверием опробовали черную густую жидкость.

— С конфеткой оно хорошо, вкусно! — согласилась вдруг тетка Глаша с диковинным напитком.

— А по мне, так ничего лучше нашей беленькой нет!— Евдоким вытащил из погребца припрятанную заветную четверть.— Мечи-ка лучше на стол, старуха, наше новгородское угощеньице!— важно приказал он жене, ликуя уже оттого, что прерваны долгие тягучие будни, а женке и деваться некуда — приехал родной племяш. Да не какая-то голь перекатная — офицер!

Тетка Глаша и впрямь постаралась ради знатного гостя. На столе поначалу явились рыжики и волнушки, капустка квашеная, огурчики соленые, рыба копченая, студень свиной, ягода клюква, взвар брусничный. Хлеб был теплый, домашний.

— Живем, племяш, нечего бога гневить, ладно. От работы, с той поры как государь Петербург-городок начал строить, отбою нет! Ведь из Москвы в Петербург важные баре так и скачут! А глянь: кому лошадь подковать, кому коляску поправить — все кузнеца зовут! К тому же кузня моя стоит на самой Московской дороге... Я ведь старших-то сыновей уже оженил, к делу приставил! Прямые мои помощники! Зато эти — последыши любимые...— Евдоким с неожиданной лаской погладил широкой рабочей ладонью головы Алексашки и Марьюшки. Ребятишки сидели тут же рядом притихшие и с видимым любопытством поджидали, что еще подарит им сегодня к вечеру русская печь.

Из печи явились на стол хорошо упревшая гречневая каша, щи с бараниной, мясо с репой, а к вечеру, распространяя блаженный аромат, возникла знаменитая новгородская уха из судака.

Тетка Глаша не знала, казалось, чем и привечать ненаглядного племянника, особливо после того как поняла, что ни он, ни Ромка не собираются возвращаться в Новгород и тягаться с ней из-за дедушкина подворья.

— Глянь, Никита, ты по службе и полковником станешь аль генералом. Так не забудь моего Алексашку. Не хочу я его в кузню отдавать! И так там трое моих дитяток Евдокиму уже пособляют...— льстилась тетка перед племянником.

— Пустое! — отмахнулся Никита.— До полковника мне служить да служить, а царева служба, сказать по правде, мне уже опостылела. К ремеслу тянет!

— И правильно, Никита! — поддержал его Евдоким.— У тебя же талант есть к краскам. Так зачем свой талант за царевой службой прятать!

— Много ты понимаешь, мужик! — как в старину, раскричалась тетка Глаша.— Никита ныне государев человек, офицер. Глянь, государь ему и деревеньку подарит да в дворянское сословие произведет!

— Брось ты, тетушка!— прервал Никита размечтавшуюся Глафиру.— Лучше поведай мне, где Олена, что с Оленой?

— Олена-то! А какая Олена?— хотела было слукавить тетка. Но, встретившись с твердым взглядом Никиты, сердито молвила: — Утонула Оленка твоя! Ждала тебя долго, да не дождалась. А тут поп ее, как свою холопку, продал церковному старосте.

— Игнаткиному батяне?— с волнением переспросил Никита.

— Ему самому! — вмешался в разговор Евдоким,— Чтоб ему подавиться, пауку ненасытному. Дает деньги мужикам, а потом шкуру с них лупит. А коль не заплатил — в кабалу иди к нему!

— Ну а Йгнатка-то, сынок старосты, давно к той Оленке подъезжал,— продолжала тетка,— Да никак и тебе то было ведомо?— как бы между прочим спросила она племянника. Никита согласно наклонил голову.

— Так вот дальше оно и вышло, знамение!— с видимым воодушевлением продолжала Глафира,— Отправились они, значит, в тот день на сенокос, а там Игнат-ка пьяный и повалил Оленку в копну. Ну а та девка дюжая! Хвать за острую косу да и по ногам Игнатку! Тут как они начали над Оленкой лютовать! Привязали девку к дереву и стали сечь. И староста сек, и старостиха, и Игнатка. Народу на лугах полным-полно, а кто заступится за холопку?! Вестимо дело — никто, кроме бога!

Здесь тетка сделала перерыв и, решительно отобрав чарку у Евдокима, выпила ее сама. Затем закусила грибами и продолжала:

— Вот тут и явилось знамение. Поднялся ветер с Ильменя, и надвинулась туча с градом — такая страшенная!— Тетка зажмурилась, словно вновь увидела перед собой эту ползущую над лугами темную тучу, брюхом задевавшую землю.— Веришь ли, столетние деревья из земли ветер тот выдергивал, как травку, а каждая градина была величиной с яйцо. Хорошо еще, мы с Евдокимом и мальцами в землянке схоронились, а то бы не быть живыми. Народу побило — ужас! А дерево, к которому Оленка была привязана, вырвала буря из земли и бросила в Волхов. Только и видели под волнами Оленку!

— Что же они девку от дерева не отвязали?— Пальцы Никиты сами собой нашли эфес шпаги.

— Да ты не горячись, племянничек! — испугалась тетка,— Не до того им, значит, было — сами спасались! А потом всем нам тут и вышло знамение: явился из тучи огненный дракон и учинился пожар великий. В дождь-ливень, а пожар! Почитай, весь Славенский конец выгорел. Мы свой Плотницкий конец от того дракона едва-едва отбили. А на другой день батюшка Амвросий и объявил в церкви: дракон тот огненный и пламень — суть знамения божьи. Быть на Руси беде и смуте великой! Вот ты нам и разъяснил бы, племянничек, как офицер: явится в Новгород шведский супостат аль нет?

Но Никита уже не слышал тетки. Он решительно накинул плащ, нахлобучил шляпу.

— Да куда ты на дождь-то? — засуетилась Глафира.

— Если к Игнатке счеты выяснять, то совсем даже напрасно!— прогудел Евдоким.— После того как подрезала его косой Оленка, высохли у него ноженьки. Наказало его знамение-то!

Однако Никита не слушал увещеваний кузнеца и, разбрызгивая грязь офицерскими ботфортами, споро побежал на знакомое Игнаткино подворье. Калитка у старосты была на запоре, на стук никто не выходил, хотя в избе и светилось окно. Никита не стал дожидаться и, как в былые годы, перемахнул через забор. Тут же на него бросились злые меделянские кобели, которыми и славилось это подворье. Никита отбился шпагой, бешено постучал в дверь. Отворил какой-то холоп. Никита оттолкнул его и решительно шагнул в горницу. Старосты и хозяйки не было — в церкви шла вечерняя служба.