Валентин Рыбин - Государи и кочевники

— Поедем к озеру Кютек?

— Зачем?

— Рыбок считать будем…

Хатиджа толкнула его в грудь, смущённо засмеялась:

— Слишком далеко… Дома спохватятся.

— Тогда поедем вот на тот островок, к речке Байрам-Киля? — нетерпеливо попросил Якши-Мамед.

Хатиджа покачала головой: какой, мол, ты бесстыдный, но противиться не стала. Вместе они сели на коня и подались к камышовым зарослям…

Встретились они и на другой вечер. Расположились за камышами на травянистой лужайке. Трава была сырая от вечерней росы, подстелили попону. Якши-Мамед лежал на спине, молчаливо смотрел на звёзды. Хатиджа, привалившись к нему сбоку, щекотала губы сорванной травинкой. Он то отворачивал лицо, то ловил её руку. Он чувствовал, как горячо она его любит, и гордость счастливого мужчины переполняла его. И совершенно он был сбит с толку, когда услышал:

— Ох, знал бы ты, мой джигит, как мне жалко бедняжку Огульменгли! — Якши-Мамед даже поднялся на локте, не понимая, почему Хатидже стало вдруг жаль его старшую жену. Он слышал да и своими глазами видел, как ссорятся между собой чужие жёны: каждая норовит чем-то унизить другую, оклеветать, обругать, осрамить при всех. А этой жаль Огульменгли, словно Хатиджа из её рук мёд пьёт.

— За что ты её жалеешь?

— Не знаю, милый… Худенькая она у тебя и тихая. Ты не обижай её, джигит…

Якши-Мамеда захлестнула волна обиды. «Если моя старшая жена не вызывает у Хатиджи ни ревности, ни соперничества — значит, она меня не любит!» — подумал он. Всё больше злясь на красавицу, неожиданно заявил:

— Ладно! Я сделаю так, что ты будешь сидеть у порога, когда я с Огульменгли буду пировать за сача-ком!

— Кто — ты? — засмеялась Хатиджа. — Неужели ты такой злой и нехороший? Никогда бы не подумала.

И Якши-Мамед от этих слов вновь обрёл равновесие. Хатиджа между тем задумалась, вздохнула и заговорила назидательно:

— Нельзя быть таким, милый. Раз ты взял двух жён, то у тебя должно хватить любви для каждой. Не обижай её, слышишь?

— Ладно, ладно, буду обнимать её на твоих глазах, — невесело хохотнул он и попытался привлечь Хатиджу к себе, но та отстранилась.

— Пойдём, пора.

— Посидим ещё немного.

— Нет, нет, не упрашивай… Давно уже ищут, наверно.

Она поднялась, отвязала коня и подождала, пока он встанет. Якши-Мамед собирался неохотно, лениво встряхнул попону, бросил на спину лошади, принялся седлать скакуна. Вскоре, подминая хрупкий камыш, они выехали к протоку, одолели его и оказались на своём берегу. Он ссадил жену с коня и ещё раз прижал к груди. Хатиджа хотела взять кумган, с которым пришла за водой, но его на месте не оказалось. Неуя^ели их выследили? Из темноты вдруг донеслось ворчание, мелькнула тень и пропала.

— Ну вот и кончились наши встречи, — сказала печально Хатиджа и тем удивила мужа. Ему казалось, она рада отвязаться от него, а получается наоборот: её повергла в отчаяние тяжесть разлуки.

— Завтра мне из дому не уйти, — быстро заговорила она. — Нас выследили… Милый мой, джигит мой, — зашептала страстно, гладя ладонями лицо мужа. — Ты быстрей неси свой калым, расплатись с отцом… Не могу я без тебя… — И, отпрянув, заспешила к кибиткам аула, где из тамдыров вырывались огненные языки и в отсветах огня мелькали людские силуэты.

Утром, попрощавшись с сестрой, Якши-Мамед, как ни в чём не бывало, подъехал ко двору тестя. Слез с коня, но в кибитку к Назар-Мергену не вошёл. Увидев тёщу Сенем, позвал её:

— Хов, Сенем-эне, хозяина, кажись, дома нет? Заехал к вам сказать «саг бол», а заодно и на жёнушку свою взглянуть.

Сенем, заливаясь краской от возмущения (это, конечно, она вчера следила за дочерью), сказала с укором:

— Принесёшь калым, тогда и увидишь свою красавицу. Спит она — намаялась, работы вчера было много.

Якши-Мамед засмеялся, сказал ещё раз «хош, саг бол» и подался на дорогу, ведущую к Атреку.

Едва он выехал из селения и миновал бугор Кумыш-Тёпе, заслонявший собой море, как увидел впереди на морском горизонте сразу пять кораблей. «Наверно гости теперь на берегу той справляют. Приехал отец, ишан, да и Аман-Назар не зря туда спешил», — подумал Якши-Мамед, невольно пришпоривая коня. В дороге он нагнал группу джигитов-гургенцев и до самого Атрека ехал с ними вместе. Они спрашивали у него: кто приплыл, зачем. Он не знал, что им отвечать, и отмалчивался.

Солнце уже садилось за горизонт, когда Якши-Мамед подъехал к своим кибиткам и слез с коня. Первым, кого он увидел, была мать, Кейик-ханым. Одетая по-праздничному, в малиновом кетени и бордовом борыке, она вышла из юрты, бряцая тяжёлыми украшениями из серебра. Судя по тому, что ни своих, ни приезжих в ауле нет, Якши-Мамед понял — мать ждёт гостей, должны приехать сюда с кораблей, а все именитые люди аула сейчас находятся там, у русских. Молодой хан недовольно и неловко поприветствовал мать и спросил:

— Кадыр-Мамед где?

— Там… Все там, сынок, тебя одного нет, — ответила она строго.

— Отец тоже у них?

— Нет, Кият на Дардже. Говорят, приболел.

— Без Кията они не ступят на наш берег, — сказал Якши-Мамед и направился к своей кибитке, возле которой стояла старшая жена.

— Какие новости? — спросил он, недовольно ощупывая её глазами и сравнивая с Хатиджой.

— Новости для всех одни, мой хан. Русские пожаловали.

— Слышал уже. Ещё что?

— Люди много раз приходили. Очень ждут тебя, мой хан. Хотят мстить кому-то.

— Мстить? — удивился Якши-Мамед и посмотрел в сторону соседнего порядка кибиток, где жили рыбаки и джигиты, преданные ему.

Там действительно давно поджидали своего хана, и сейчас, увидев, что он вернулся, к его кибиткам направились человек пять-шесть. Он подождал их и пригласил к себе в юрту, сказав жене, чтобы подала чай и что-нибудь закусить. Они не спешили выкладывать, с чем пришли. Якши-Мамеду хотя и не терпелось узнать, но раньше надо было «согреть сердце и успокоить душу» — слишком много хлопот опять появилось на туркменском берегу.

— Да, йигитлер, — сказал он философски, — мир подвержен распрям и дружбе, спорам и любви… — И потянулся к сундуку. Подняв крышку, он достал бутылку рома и несколько хрустальных рюмок. Туркмены легонько зароптали. Все знали слабость своего хана, и все знали, где он этому научился. Никто не мог сказать ему «брось эту дрянь», но и он никого из них не мог заставить выпить этот «напиток богов». Всякий раз, когда Якши-Мамед наполнял первую рюмку, он вспоминал и напоминал сидящим о том, что в юности жил у генерала на Кавказе, знал всех боевых офицеров и дворян. А когда выпивал первую рюмку и наполнял другую, начинал поносить нынешних русских, подчёркивая, что они столько похожи на тех его друзей-генералов, сколько собаки на львов. И сейчас, опрокинув в рот содержимое рюмки, заговорил: