Валентин Рыбин - Государи и кочевники

Весело подтрунивая друг над другом, они прошли во двор, оттуда в гостиную, а затем поднялись на второй этаж в отведённую для Карелина комнату.

За обеденным столом гость сидел прямо; ловко управлялся ножом и вилкой, руки держал над столом изысканно, словно дирижёр. Подбородок вскинут, поскольку жабо прикрыто белой жёстко накрахмаленной салфеткой. Герасимов понимал, что Григорию Силычу неловко, но было приятно видеть этакую важную персону у себя в гостях. Он заглядывал Карелину в глаза и посмеивался в душе над своим смятением. И тут же вспомнил их путешествие четырёхлетней давности на Тюб-Караган. Тогда Григорий Силыч, плавая на купеческом шкоуте, облюбовал каменистый мысок и обосновал на нём форт Ново-Александровский.

— В какую теперь экспедицию собираешься?

— На юг поплывём. Поглядим, как живут-могут туркменцы иомудского племени.

— Разрешили тебе к туркменцам плыть? Смотри! Нынче ведь всё с ног на голову поставлено. Купечеству нашему строжайше воспрещено причаливать к туркменским берегам. На всех тумбах объявления расклеены, за нарушение приказа — под суд.

— Что-то не пойму, о каком запрете говоришь? Моя экспедиция — по государеву слову!

— А что тут понимать? — купец тряхнул седеющей бородкой, раздвинул кружевные оконные занавески. — Вон погляди: весь астраханский флот зимует нынче на Волге. Кораблики, как собаки на привязи, торчат у своих дворов.

Карелин подошёл к окну. Хозяин, пристроившись сбоку, размахивая рукой, указывал то вправо, то влево на свинцово-серую Волгу, где виднелись суда с убранными парусами.

— Энто вон шкоуты «Мариам» и «Эшрет» купца Зюльфарова, а энто корабль «Четыре Евангелиста» — Ивана Хлебникова, у Зурабова, вон, все суда на месте, у Кафтанникова… А мои кораблики на карантинном рейде, под арестом стоят.

— Под каким ещё арестом? Что ты загадками изъясняешься?

— Да какие тут загадки, друг сердечный! Один Мир-Багиров по морю Каспийскому вольно плавает. Сам бог, сам царь, сам себе государь! По его подлейшему навету меня, считай, три месяца в тюрьме держали, всю рыбу пойманную отобрали. И подписку взяли, чтоб дальше Эмбы — ни шагу. И других о том же предупредили. Теперь-то понял?

— Не совсем. Не понял, на каком основании Баги-ров вольно по Каспию ходит, а остальные дома сидят.

— А на таком, что доказал он и правлению, губернскому, и губернатору военному, и полномочному министру Персии, что туркмены есть подданные шаха, а следовательно, и все их водные уделы принадлежат шаху. Мир-Багиров купил рыбные култуки у шаха, вот и плавает спокойно, а у других никаких справок и бумаг нет. Смекнул?

— Красиво управляют астраханские господа. — Карелин невесело засмеялся, покачал головой и спросил: — А ты что же, смирился или жалобу подал?

— Что толку жаловаться! Утряс кое-как это дело. Жаль только туркменцев. Рыбы они теперь мне наловили, ждут не дождутся моего приезда, а я — засел… Еле откупился.

— Откупился, значит, вину свою признал, — строго заговорил Карелин. — А вины твоей тут нет. Ну да ладно, я побеседую кое с кем. А сейчас хочу знать — в готовности ли твои парусники и повезёшь ли ты мою экспедицию?

— Да говорю ж тебе, арестованы все мои суда!

— Ерунда. Уладим. Загружай трюмы товарами: пойдёшь со мной в плавание.

В холодный пасмурный день со стороны Атрека въехал в Кумыш-Тёпе отряд туркменских всадников в белых колышущихся тельпеках. Седоки сдерживали коней, чтобы зря не выказывали свою красоту: всё равно смотреть некому — люди попрятались в кибитки. Кони, однако, верные своей породе и норову, шли пританцовывая и высоко вскидывая гордые головы. Всадники ехали в два ряда, а между ними шествовал нарядно украшенный верблюд. На нём сидела в шубе, опушённой мехом, в высоком борыке, увешанном монистами, старшая жена Кият-хана. Рукавом пуренджика заслоняя лицо от ветра, она поглядывала на кибитки, которые с каждой минутой становились всё ближе и ближе. Вскоре всадники поехали вдоль двух длинных рядов войлочных юрт, за которыми виднелись глиняные мазанки, загоны для скота, копны сухой колючки и хвороста. Слуга ханши, Султан-Баба, указал на кибитки Назар-Мергена.

— Хов, Кейик-ханым! Прикажешь останавливаться? Это и есть то самое место, куда едем.

Старуха кивнула И сощурила глаза, словно прицеливаясь. А из ближних юрт уже выглядывали люди и выходили взглянуть: кто такой пожаловал в гости? Приподнялся килим [1] Килим — коврик, закрывающий дверь в юрту. и у мергеновской кибитки. Девушка лет шестнадцати ахнула, прикрыла лицо рукой и убежала в другую, соседнюю юрту. Подслеповато разглядывая приезжих, вышла жена Назар-Мергена. А за ней — и он, двухметрового роста старик с седой окладистой бородой И крепкими белыми зубами. Он сразу смекнул, в чём дело, и лицо его засветилось от гордости. Приняв слова приветствия от гостей, он проводил джигитов к чёрным Юртам, а старуху и её слугу повёл к себе. По обычаю, спросил о здоровье, о благополучии. И когда услышал, что все, слава аллаху, живы-здоровы и пребывают в счастливом покое, засмеялся:

— Ох и хитра ты, Кейик-ханым! Если твой очаг сыплет искры благополучия, то зачем навестила меня в такую ненастную погоду?

Хозяин вызывал на откровенный разговор. Да и к чему было хитрить, когда всего полмесяца назад приезжали к нему от этой ханши сваты. Торговались, охали, вздыхали, стыдили, услышав цену за его дочку-невесту: десять тысяч реалов. В тот раз так и уехали, ни о чём не договорившись. А теперь вот сама Кейик-ханым, мать жениха, наведалась. Любому понятно — зачем приехала. Нужны ли лишние слова? Однако Кейик-ханым не сразу завела речь о деле. Пожаловалась, покряхтывая:

— Этот русский купец что-то запаздывает. Говорят, уже льдйны у Кулидарьи [2] Кулидарья — так называли туркмены Кара-Богаз-Гол. плавают, а дальше, к Мангышлаку, везде сплошной лёд. Если купец на днях не появится — значит, беда у него.

— Если купец к нам не приплывёт, то у нас беды будет больше, чем у него самого, — поддержал охотно разговор Назар-Мерген. — Куда запасы рыбы денем? Вся пропадёт. С плохим человеком связались туркмены. В прошлую пятницу Мир-Садыка видел. Говорит: «Зря завели торговлю с Санькой Герасимом. Скоро его с кишками съедят!» Видно, так оно и будет.

Купца до сих пор нет, а рыба гйить начинает. Сколько убытков опять!

— Разве у нас меньше?! — подхватила старая ханша. — Не будь нужды, мои люди в прошлый раз не стали бы о цене говорить, хотя и назначил ты калым… не каждому по плечу.

Хозяин смерил гостью насмешливым взглядом и пожурил:

— Не для «каждого» я растил своё дитя, Кейик. И если ты причисляешь себя к «каждым», то в моём доме тебе делать нечего. Я хан — и я знаю цену моей дочери!