Валентин Рыбин - Государи и кочевники

— Сегодня тоже летучая из Тифлиса приходила. О помощи туркменцам хлебом — пока ничего нет…

Дни становились всё жарче и жарче, и вдруг — похолодание. С севера налетел ветер «хазри». С Апшерона неслись тучи пыли, заволакивая небо. Песчаная пыль и солнце окрашивали день в жёлтый цвет, а ночи были тёмные, с завыванием ветра. Нудный «хазри» навевал на людей скуку и апатию, и наверное поэтому приятнее прежнего почувствовал себя Михайла, когда ветер утих и очистилось небо. Стало оно синим, настолько синим, что трудно было отличить на горизонте море от неба. Сразу после бури компания Михаилы наняла фаэтон и выехала на Апшерон: решили взглянуть на храм огнепоклонников и древние гробницы, но это так, между прочим. А ка деле Михайла заинтересовался шафраном и фисташками. Шафран ему требовался для изготовления красителей, а фисташковые орешки — кому ж они не нужны? На астраханском базаре пойдут, вместо семечек, за милую душу — только в пять раз дороже. Поездка, однако, оказалась бесплодной. Михайла представлял себе Апшерон маленьким полуостровком, куда ни посмотри — всюду море, но оказалось, в длину этот полуостров семьдесят с лишним вёрст, а в ширину — тридцать пять. Да и дороги не очень-то гладкие: всюду песок да чахлая пустынная растительность. Колёса фаэтона увязали в песке, кузов скрипел, как расшатанная кровать, а лошади покрылись пеной и рыжей пылью. Оглядев храм, Михаила велел поворачивать назад. Вернулись усталые и недовольные. И тут на бриге сообщили купцу: был вестовой от полковника, просил зайти…

Несмотря на усталость, Михайла тотчас направился в комендатуру. Бахметьев давно поджидал его. Сразу же полез в стол, достал бумагу с грифом и печатью и отдал купцу.

— Ну вот и мучица для туркмен сыскалась. Не думал я, что Розен даст заимообразно. Небось испугался — как бы и на восточном берегу восстание не поднялось…

Михайла прочитал бумагу. В ней указывалось, что выделяется для туркмен восточного побережья Каспия, царствующему там Кият-хану, шесть тысяч пудов муки из астраханских военных фондов. Далее извещалось, что муку выдать доверенному лицу от туркмен, через посредство астраханского купца Герасимова, а обратиться — к генералу-губернатору Тимирязеву.

— Ты-то что от этого получишь? — спросил Бахметьев.

— Да ничего, — простодушно отвечал Михайла. — Разве что ке дам помереть, а они потом долги мне возвратят…

Внизу под горой жалобно заливалась зурна и пищала каманча, мажорно подпевали тары и бубнил бесовски, вприпляс барабан-наварра. Праздничные мелодии удалялись всё ниже и ниже, и вот уже отсюда, сверху, стало видно шествие наряженных людей.

— Ладно, Миша, — отечески сказал Бахметьев. — О людях — потом. А сейчас пойдём на айванчик… к пальмам.

Большая зала ресторации была переполнена. Пьяные люди Мир-Багирова — гостинодворцы, приказчики, чиновники, знакомые офицеры и моряки пили, пели, смеялись, плясали. Заведение напоминало сейчас плохой кабак с веселящимися после грабежа разбойниками. Хмурясь, Бахметьев прошёл на айван. Но и тут не было свободных столиков. В самом углу, у пальмы, сидели Басаргин, Мир-Багиров и с ними красивая молодая женщина. Несколько человек, сидевших за столиком у самого входа, увидев Бахметьева, предупредительно встали, уступая место. Полковник не обратил на них внимания и даже не поздоровался.

Он медленно пошёл дальше, и тут Мир-Багиров, а затем и Басаргин увидели его.

— О, дорогой полковник! — вскрикнув и растопырив руки для объятий, бросился к коменданту Мир-Багиров. — Садись, садись к нам! Сегодня пьём, гуляем. Радость у меня — всем радость!

Бахметьев отстранил его и посмотрел на соседний столик. Четверо чиновников мигом встали и отправились искать для себя другое место. Официант, как угорелый, бросился убирать скатерть. Не прошло и минуты, как столик был чист и заставлен графинчиками с ромом и винами, холодной заливной осетриной, икоркой с маслом и всеми прочими яствами, какие имелись в ресторации.

Комендант гарнизона и командир морской эскадры были равными в звании, и Басаргин спокойно и даже меланхолично выждал, пока Бахметьев с молодым длинным купчиком усядутся за стол. Затем он, сознавая, что всё-таки комендант есть комендант, поднялся и поздоровался. Бахметьев любезно предложил ему сесть к ним за столик.

— Познакомься, капитан, — сказал Бахметьев. — Это купец второй гильдии Герасимов… Михайла Тимофеевич.

— Мы уже немного знакомы, — ответил Михайла и протянул руку.

— Что-то не помню, — притворился Басаргин.

— А письмо Тимирязева помните-с?

— А! Так это был ты тогда! — повеселел Басаргин, — Ну что ж, я прочитал письмо генерала и должен вам сказать — беру курс: два румба влево…

Бахметьев засмеялся, да и Михайла понял, что с этой минуты они с командиром эскадры — союзники. Но непонятно было: почему капитан первого ранга ест-пьёт с врагом Герасимовых?

— А как же сети? — спросил Михайла и украдкой посмотрел на Мир-Багирова. Из своего угла тот косо поглядывал на офицеров и на Михайлу, видимо, догадывался — происходит что-то неладное. Встревоженно смотрела и мадам, сидевшая с ним. «Интересно, чья она?» — подумал Михайла и спросил опять: — С сетями как быть? Этот каджар все сети мои снял на том побережье,

— Не знаю, не слыхал, — вскользь бросил Басаргин.

Михайла смутился. И тот, поняв его смущение, покровительственно сказал:

— Ладно, не хнычь, найдутся твои сети…

Затем Басаргин вполголоса заговорил с Бахметьевым. Говорил так тихо, что и Михайла не понял, о чём. А Мир-Багиров совсем изменился в лице, куда его пьяная удаль делась! Вёл себя затравленно: вздыхал, поворачивался то в одну, то в другую сторону. И Михайла, посмеиваясь в душе, презрительно окинул его взглядом и уставился жадно на молодую особу. «Чья она?» — опять спрашивал себя и удивлялся, какие большие и какие голубые у неё глаза. И личико — белое-белое, даже синенькие прожилочки видны. Женщина почувствовала его жадный, горячий взгляд и покраснела. «Боже ты мой, как она хороша-то! — выговаривал он про себя. — Вот бы такую мне! А то сватают Лушку Мясоедову. Разве Лушка чета этой красавице? И откуда эти господа дворяне берут таких красивых? Во всей Астрахани такой не сыщется!»

— О чём задумался, Михайла Тимофеевич? — услышал купец голос Басаргина. — Говоришь, завтра отправляешься за мукой?

— Да, господин капитан…

— Жаль, только познакомились… Ну ничего. Кап приплывёшь обратно, я тебя разыщу. А сейчас, позвольте, я отлучусь…

Остаток вечера Бахметьев и Михайла сидели за столиком вдвоём. Полковник говорил своему молодому приятелю, чтобы на Басаргина не сердился: он понимает что к чему, но сначала надо покончить все дела с Мир-Багировым. «Два румба — влево» надо понимать так, что Басаргин поворачивается лицом к Герасимовым и впредь будет их опекуном и благодетелем.