Валентин Рыбин - Государи и кочевники

— А как вы сами на это смотрите? — спросил Путятин.

— Ай, пусть бы жили у нас…

— Ты отъявленный глупец, Кадыр-хан, — обиделся начальник эскадры. — Одно присутствие твоего старшего брата на этом берегу возмутит народ. Опять начнутся распри. И прежде всего пострадаешь ты сам. Мыслимо ли такое — развязать руки твоему брату, злейшему врагу государя императора. Хватит нам и Шамиля. Десять лет с горцами возимся.

Подошёл помощник капитана и доложил, что «Кама» к отплытию готова. Внизу под палубой гремели машины, а из трубы валил чёрный вонючий дым. Путятин удалился за помощником, и пароход вышел из залива в открытое море.

Оставшись не у дел, Кадыр-Мамед заглянул в каюту, где, расположившись на коврике, слуги ели арбуз, и опять поднялся наверх. Помощник капитана стоял у борта, обозревал в зрительную трубу удаляющиеся берега. Подойдя к нему, Кадыр-Мамед с важностью заметил:

— Тот человек, который придумал этот пароход, умён, как Эфлатун, и мудр, как Аристун. Его ум — от аллаха. Поистине, ему принадлежит то, что в небесах, и что на земле, и что между ними, и что под землёй!

— Молодец, молодец, бек. Где это вы научились таким премудростям?

Ободрённый похвалой, Кадыр-Мамед оживился:

— Вах, господин капитан-лейтенант, одного понять не могу — почему железо не тонет?

— Ну вот, тоже мне, — пожурил его капитан, — а ещё говоришь Аристун, Эфлатун! Они-то как раз знали, почему не тонет железо… — И моряк принялся пояснять молодому хану — отчего судно не тонет, колёса вертятся и отчего скорость у парохода больше, чем у парусника. Рассказывая, повёл его вниз к паровым котлам, где кочегары, как чёрные дьяволы, мелькали возле топки. — Вот так в аду черти грешников жгут! — пошутил он и добавил: — Между прочим, пароход этот плывёт благодаря твоей челекенской нефти. Так что и ты причастен!

Кадыр-Мамед сначала не поверил, но, присмотревшись к кочегарам, увидел: они и в самом деле обмакивали какую-то ветошь в нефть и лопатами забрасывали в топку.

— Теперь век паровых машин начинается, — сказал моряк, когда вновь поднялись на палубу. — Спрос на нефть увеличивается. Надо бы тебе, бек, подумать над тем, как увеличить добычу нефти. Говорят, вёдрами из колодцев черпаешь. Ты пригласи к себе какого-нибудь способного инженера да потолкуй с ним: пусть установит насосы или иные приспособления.

— Думал я об этом, — отозвался Кадыр-Мамед. — Да вот беда: больше будешь нефти добывать, больше надо и работников держать.

Моряк подумал и посоветовал:

— В аренду сдавай нефтяные колодцы. В столице давно уже поговаривают об открытии здесь, на Каспии, торгового купеческого дома. Отдашь в аренду промысел — сам богатым станешь и купцов обогатишь…

Молодой хан слушал эти речи с недоверием, но чувствовал и понимал: наступает пора больших перемен. Если по своей воле не отдашь нефтяные колодцы арендаторам, то они силой возьмут.

— Много ли таких пароходов у царя? — спросил Кадыр.

— Пока немного, бек, — отвечал тот. — Но прой дет с десяток лет, и по всему Каспию будут плавать только пароходы.

— Сколько же нефти надо, чтобы все пароходы накормить? — опять полюбопытствовал Кадыр-Мамед.

— Много, бек, очень много. Так что ты подумай…

Высадившись ненадолго на Челекене, Кадыр-хан поспешил повидаться с женой и детишками. Приласкав своих, тут же отправился к юртам отца. Слуги патриарха поджидали нового хозяина в молчаливой скорби. Атеке поклонился и сложил на груди ладони, явно не зная, как себя вести с новым ханом.

— Где Тувак-ханым? — спросил Кадыр.

— Там, хан-ага, — залепетал слуга, указывая па чёрную юрту. — По воле нашего светлейшего патриарха она сидит взаперти. Кроме служанки Бике никто не заходит к ней.

— Приведите Тувак-ханым сюда.

Атеке бросился бегом к чёрной юрте и вскоре возвратился с Тувак. Ханша горделиво, с презрительной усмешкой смотрела на всех и никому не ответила на приветствие. Видя, однако, что Кадыр пригласил её неспроста, спросила высокомерно:

— Что тебе, верблюжонок?

Так она всегда говорила ему раньше, когда ловила в его глазах безмолвный вопрос или просьбу, и всегда Кадыр был бесконечно рад этому. Но сейчас этот вопрос для него прозвучал как оскорбление.

— Ханым, не забывайтесь, — грубо отрезал он. — Я не просить у вас собираюсь, а, наоборот, хочу сделать вам одолжение. Отныне вы свободны. Можете выйти из заточения. Ваш хозяин, Кият-хан, велел, чтобы вы немедленно собирали все свои и его вещи, взяли всех слуг и ехали к нему в Баку.

— Ах, Кадыр-джан, — обиженно отозвалась Тувак, — после того, что он сделал со мной, я не хочу больше его видеть. Оставьте меня в покое — и я умру в этой темнице.

— Ханым, не произносите ненужных слов! — посуровел Кадыр-Мамед. — Пароход ждёт вас. Я тоже поеду. Эй, Атеке, чего стоишь! Гони всех своих, чтобы укладывали вещи!

Вскоре к западному берегу двинулось несколько арб. На двух везли сундуки, мешки, торбы, а в третьей сидели Тувак и её служанка Бике. Остальные слуги шли пешком. Сам Кадыр ехал на коне, опередив намного процессию. Два больших катера, каждый о двадцати четырёх вёслах, давно уже покачивались на мелководье.

Кият ослеп в бакинской тюрьме. Однажды утром, на шестом месяце заточения, проснувшись, он ощупал немощной костлявой рукой лежавшего на дерюжке Якши-Мамеда и проговорил устало:

— Ночь сегодня длинная, сынок, не могу дождаться рассвета…

— Что ты, отец, день уже наступил! — удивлённо отозвался Якши-Мамед и посмотрел тревожно на старца: — Разве не видишь, в решётку солнце заглядывает?

— Где, сынок? Ничего не вижу. У меня в глазах ночь. Тебя тоже не вижу. И знобит меня всего.

Якши-Мамед привстал на колени, вгляделся в лицо и глаза отца. Предчувствие неотвратимой беды заполнило грудь молодого хана. Покачав головой: «Нет, не может этого быть», — Якши поднял руку.

— Видишь?

— Ничего не вижу, сынок. Темно вокруг… Наверно, ослеп я… — Кият зашамкал беззубым ртом, и из глаз у него выкатились слезинки. Якши-Мамеда охватили тоска, страх и жалость одновременно. Он кинулся к тяжёлой, окованной двери камеры и застучал по ней кулаками.

— Надзиратель! Эй, надзиратель!..

Где-то в глубине коридора послышались шаги.

— Чего тебе, басурман?

— Сюда, сюда! — позвал Якши-Мамед, прильнув глазом к волчку. — Доктора надо… Отец мой ослеп…

— Ладно, будет смена — доложу дежурному.

— Сейчас скажи, зачем ждать! — возмутился Якши-Мамед. — О, аллах пигамбар!

— Я те дам «пагамбар», я те поматерюсь! — пригрозил надзиратель и, удаляясь, пообещал: — Покричи, покричи у меня… Живо в карцер отправлю.

Якши вновь поднялся на нары и склонился над отцом:

— Так и не видишь?