Геннадий Ананьев - Иешуа, сын человеческий

Но теперь все. Вернулась к ним обычная нежная дружественность.

Иисус возлег возле расстеленной Марией на траве скатерти, она проворно, хотя тоже едва держалась на ногах от усталости, достала из переметных сум куски пасхального агнеца, опресноки, мех с молодым вином, и они принялись за праздничную трапезу. Оба были голодны, оба отдыхали душой и телом.

Насытившись, расстелили потники и попоны, отогнали подальше сбатованных мулов и, подложив под готовы седла, моментально заснули. Иисус же, засыпая, определил себе:

«Не более двух часов».

Такое решение подсказывала необходимость спешить. Конечно, Мария Магдалина рассудила правильно, что лишь завтра паломники, и то далеко не все, начнут возвращаться к домам своим, но великое ли расстояние отделит их от паломников, если сегодня они не отъедут подальше от Иерусалима. Да дело не только в паломниках, в Иерусалиме все может открыться раньше времени, и тогда — конец.

Нет, позволить себе долгий сон Иисус просто не мог, ибо медлительность их чревата самыми непредсказуемыми последствиями. Поэтому вперед и вперед. Без всякой оглядки. Вез всякой жалости к себе.

Пробудился Иисус в точно определенное для себя время, оседлал своего мула, тогда только разбудил Марию. Не будь под ней седла, потника и попоны, он бы приготовил в дорогу и ее мула, увы, как ни жалко было будить ее, так сладко спавшую, но ничего не поделаешь: нужно ехать.

Оседлан второй мул, осушены кубки вина, чтобы взбодриться окончательно, и — в путь.

Дорога пустынна. Такой будет она до самой Самарии. Но и там она вряд ли станет людной: самаритяне в пасхальный день справляют положенное, только не в Иерусалимском храме, а на горе Гаризин. Однако по расчету Иисуса торжественные жертвоприношения и пиршества на горе закончатся к тому времени, как они с Марией подъедут к Гевал-горе, возвышавшейся южнее Сихема. Так что и Сихем они минуют, не привлекая внимания.

Впрочем, среди самаритян мало тех, кто хорошо знает его в лицо, хотя проповеди его нашли среди них доброе понимание, и многие уверовали в него. Особенно после разговора с самаритянкой из Сихема. Она на весь город возгласила его пророком, и он без враждебности, а с почетом был зван родными и близкими самаритянки.

Под вечер они подъехали к Гаризин-горе, и Мария придержала мула.

— Вот здесь можем остановиться на ночь.

— Нет, Марая. Для самаритян гора священна, а мы — с мулами. Не стоит, — подумавши немного, предложил: — Поступим так: остановимся у колодца Иакова, напоим мулов, сменим воду в мехах для дня завтрашнего, затем к Гевал-горе. У ее подножия и травы не меньше, чем у Гаризина, есть и укромные места. До темна успеем. Рукой подать до Гевала.

— Хорошо. Так и поступим.

Остановились у колодца. Мария проворно и ловко принялась наполнять водой колоду для водопоя, мулы с жадностью прильнули к ней, она начала снимать мехи, притороченные к седлам, Иисус же не пошевелил пальцем, чтобы ей помочь: он ушел в себя. Отрешился от мира сего, и Мария, поняв его, не тревожила ни вопросами, ни просьбами.

«Решает, как жить дальше…»

Она заблуждалась. О будущем своем Иисус пока еще не думал. Вернее, боялся даже думать. Иное навалилось на него: захватили воспоминания о том разговоре, который еще при первом побеге произошел здесь, у этого колодца, с самаритянкой. Он, совершенно неподготовленный, сказал тогда то, что стало затем не только предметом глубокого осмысления, но, по сути своей, — стержнем его идеи, которая, обрастая и совершенствуясь, обрела четкие грани.

Слуги его и сопровождавшие ушли тогда в город купить еду и для ужина, и для дальнейшего пути, он же остался у колодца Иакова, их ожидая. Появилась женщина с водоносом на плече; она с опаской поглядела на бородатого мужчину, похожего на назарея, остановилась даже в нерешительности, не повернуть ли обратно к городу, но все же, поборов робость, принялась набирать воду.

Неприязнь, похожая скорее на непримиримую вражду иудеев к самаритянам, в которой не стояла в стороне и Галилея, имела экономические и территориальные корни и еще — свободолюбие самаритян сводилось же внешне все только к обрядовым разногласиям. Самаритяне жили тоже по закону Моисея, по заветам Яхве, но они отрицали единоличное право Иерусалимского храма отпускать грехи и приносить жертвы Господу, вот почему особенно иудеи обвиняли самаритян в отступничестве от истинной веры, при встречах старались словом и делом унизить их, а разговор с ними на равных считали большим грехом.

Иисус еще не представлял, какое значение будет иметь для него самого разговор с самаритянкой, приблизился к женщине и попросил попить воды. Она, удивленная и добротой, звучащей в голосе, и смирением, спросила робко:

— Не осквернится ли назарей, прикоснувшись к моему водоносу?

— Мы едины в верности законам Моисея. Мы верим в Единого. Отчего же я осквернюсь?

— Но отцы наши поклонялись, и мы поклоняемся Единому вот на этой горе, вы же говорите, что место, где должно поклоняться Господу, только в Иерусалиме…

— Поверь мне: настанет то время, когда и не на горе сей, и не в Храме Соломона будете поклоняться Господу, а станете поклоняться Отцу Небесному в духе и истине.

Самаритянка раньше самого Иисуса поняла глубинную суть сказанного, воскликнув радостно:

— Ты, равви, великий!

Вскинув водонос на плечо, она заторопилась в город, и вскоре из ворот высыпала целая делегация во главе с самаритянкой и ее семьей звать в город удивительного проповедника.

— Войди в город и проповедуй там, — с поклоном попросили Иисуса, и он не отказался.

Тогда он два дня проповедовал в Сихеме у самаритян: поясняя суть сказанного у колодца Иакова, и видел, как загораются верой и надеждой глаза слушавших его. Он понимал: простому народу надоела никчемная вражда, он жаждет мира и спокойствия. Мира равноправного, не оскорбительного.

Вот в те два дня Иисус окончательно убедился, что религия для избранных не есть религия масс, она, религия избранных, всячески оберегается ими лишь в своих интересах — в обновлении этой застоявшейся религии, теряющей для простых людей привлекательность, даже в изменении ее сути увидел он свою цель.

Потребуется, однако, время, чтобы эта его идея покорила тысячи, а затем и миллионы, а его слова, сказанные у колодца Иакова, обретут полную возможность стать основой христианской религии, истинной религии человечества… Религии без ограничительных культов, религии совести, религии любви, религии милосердия.

Иисус полностью отдался воспоминаниям, Мария же тем временем управилась со всеми ослами и теперь ждала, когда Иисус возвратится из мира иного на грешную землю. Она даже не глядела на него, опасаясь взглядом своим оторвать его от возвышенных, как она справедливо считала, дум. Солнце, однако, уже коснулось своим боком вершин далеких пальм, рассыпав радостные лучи от прикосновения с нежностью, еще четверть часа и начнет быстро темнеть, луна же ущербная, и взойдет она чуть даже позже полуночи. Вот она и решилась: