Андрей Климов - Моя сумасшедшая

Однако ожидание затягивалось: лейтенант Ершов, не ладивший с грамотой, дважды переписывал какую-то бумажку, затем в монастырь был отправлен посыльный за похоронной командой, труп убрали с берега, и только после этого началась поименная сверка этапа и погрузка. Сверху сыпалась мокрая крупа, и Ершову, выкликавшему заключенных, приходилось фуражкой прикрывать списки. Машинописные листки размокали на глазах.

Я находился рядом с начальством, когда капитан Миронов полез в планшет, извлек оттуда некий документ, быстро, явно не впервые, пробежал глазами и скептически хмыкнул. Затем спрятал обратно и стал ждать, нетерпеливо прищелкивая пальцами.

Этот сухой кастаньетный щелчок, раздававшийся после каждой произнесенной лейтенантом фамилии, я запомнил. Как запомнил с одного взгляда через плечо, перекрещенное портупеей, содержание документа.

Вот что там значилось.

ПРЕДПИСАНИЕ

Настоящим Вам предлагается осужденных Тройкой УНКВД Ленинградской области согласно прилагаемых к сему копий протоколов за №№ 81, 82, 83, 84 и 85 от 9, 10 и 14 октября сего года, всего в количестве 1116 человек, расстрелять. Для этой цели Вам надлежит прибыть в г. Кемь и, связавшись с начальником Особой тюрьмы ГУГБ старшим майором госбезопасности т. Апетер, которому будут даны указания о выдаче осужденных, привести приговоры в исполнение согласно данных Вам лично указаний. Исполнение донести, представив акты.

16 октября 1937 г.

Начальник Леноблуправления НКВД

Л. Заковский

Те, кого вызвали, снова строились в пятерки. Конвойный давал команду: „Бегом!“ — и они устремлялись к баржам, старясь быстрее оказаться в трюме, где, по крайней мере, не дуло. Ни один не подозревал, что их ждет на другом берегу.

Все остальное время я провел, до рези в глазах вглядываясь в сотни лиц, проходящих передо мной. Старых, не очень, совсем молодых. Еще два-три показались мне знакомыми.

Хотя на самом деле меня интересовало только одно. Мое собственное. Его я искал в толпе. Нетрудно сосчитать — прошло восемь лет с той минуты, как я опустился на скамью на Первом городском. И другой судьбы у меня быть не могло, хотя Мальчик заверил, что к моей персональной реальности это не относится.

В общем, теперь я знаю, как чувствует себя человек, у которого много раз подряд останавливается сердце.

Начало смеркаться, когда буксир принял на крюк караван из двух перегруженных, осевших по кромки бортов барж и начал медленно отдаляться от берега. Мало-помалу он скрылся во мгле, зависшей над озером, и лишь топовый огонь на мачте выдавал его местоположение. Над Святыми воротами и на втором ярусе надвратной церкви, где расхаживал часовой и располагалось пулеметное гнездо, вспыхнули прожектора.

Тысяча сто пятнадцать. Расстрельный этап.

Должен повиниться: я испытывал почти животное облегчение. Меня с ними не было. Но откуда-то я знал, что это только начало и убийствам не будет конца.

И не потому что мы стали врагами друг другу. Мы ими были всегда. Просто исполнился срок».

Запертая дверь ее комнаты вздрогнула и затряслась. Снаружи посыпались частые удары. Леся вскочила, захлопнула тетрадь, сунула ее на самое дно чемодана и пошла открывать.

На пороге стояла мать. Лицо ее было искажено от гнева.

— Ты оглохла? Что ты себе позволяешь? Я падаю с ног, в доме люди, а ты исчезаешь и запираешься… Что это? — Тамара сунулась к чемоданчику.

— Не трогай!

— Как тебя понимать?

— Не трогай, и все. Тебя это не касается… — Леся с силой надавила на фибровую крышку. — То, что здесь находится, принадлежит только мне.

— Неужели? — Тамара криво усмехнулась, однако не сдвинулась с места. — Кажется, я догадываюсь, что там… Ты, идиотка, хранила его бумаги? А я-то ломаю голову, о каком архиве Хорунжего меня спрашивают… Мне-то он не оставил ни строчки…

— И правильно сделал. Ты бы все равно побежала с этим в ГПУ.

— Не клевещи на меня, Леся. Петр был мне мужем и соратником.

— Мама, прекрати, — Олеся поморщилась. — Хотя бы сегодня не нужно врать.

Она потянулась, чтобы запереть замок, но Тамара опередила дочь. Оттолкнув Лесю, женщина рванула чемоданчик к себе и вцепилась в первую же папку, лежавшую сверху. Она закусила губу, и ее безумный взгляд пополз по неровным рукописным строчкам. Олеся ждала не дыша.

— Бред какой-то, — наконец проговорила Тамара. — Это следует немедленно уничтожить.

— Нет! И не надейся — все равно не позволю. А сейчас выйди, пожалуйста, из моей комнаты, — улучив момент, Леся выхватила листки у матери, трясущимися руками заперла чемодан, а ключ сунула в карман жакета.

— И не подумаю! — воскликнула Тамара. Голос ее взлетел вверх. — Может, хочешь со мной подраться? Не советую. А командовать будешь своим Никитой — он, кстати, ушел еще час назад… Немедленно отдай ключ!

— Нет.

— Ладно. Тогда возьми и сожги этот хлам собственноручно… Ты разве не понимаешь, какой опасности подвергаешь всю нашу семью? Тебе что, не известно, что Петр рассорился со всеми, даже с теми, кто к нему благоволил, что он предал дело партии, связался с врагами… — глаза Тамары внезапно наполнились слезами. — А потом окончательно запутался… и вот чем все закончилось. И после этого потерять еще и тебя!

— Я сказала: нет! — Олеся покачала головой, но все же шагнула к матери и взяла ее за руку. — Не кричи — тебя слышно даже наверху. И успокойся. Я все надежно спрячу. Отвезу в Полтаву, к бабушке, — она точно не будет возражать. Уеду вместе с ней, завтра же, и останусь там на несколько дней. Кто может знать, что у меня в чемодане? Ты должна понять: если мы не сделаем этого, он умрет еще раз. И ничего, ничего не останется. Ты этого добиваешься? За что ты его так ненавидишь?

— Я требую единственного: чтобы все было уничтожено. Мне безразлично, где и как ты это сделаешь. — Тамара вырвала руку и машинально вытерла ее о свое черное платье. На Лесю она больше не смотрела. — Ты… ты окончательно распустилась! А Петр еще тебя защищал…

— Замолчи! — Олеся сжала кулаки. — Будет так, как ты хочешь. А теперь уйди, пожалуйста…

Когда мать вышла, она погасила свет и долго стояла у темного окна. Пока в доме все не стихло. Потом сунула в карман вязаного жакета еще одни ключи — общие, взяла чемоданчик, заперла свою комнату — и тут же столкнулась в коридоре с матерью. Тамара появилась из ванной комнаты в халате, лицо распухшее, отечное, проволочные кудряшки в папильотках.

— Куда ты собралась? — подозрительно спросила она.

— О Господи, — сказала Леся. — Не буду же я жечь кучу бумаги на керосинке! Снесу в подвал, там гора бумажного хлама…

— Оставь до утра.

— Утром я могу и передумать…

Это было Тамаре понятно — она знала характер дочери. Но идея похоронить архив среди мусора в подвале показалась ей не такой уж плохой. Подвал дома был разделен на чуланчики по квартирам, кроме того, жильцы сносили туда сломанные вещи, старую мебель, изувеченные детские игрушки, газеты и прочий мусор. Раз в месяц, по заявке домового комитета, коммунальная служба вывозила все на городскую свалку и сжигала.