Кен Фоллетт - Гибель гигантов

Стемнело, и Этель объявила, что пора спать. Она устроила Билли и Томми постели на кухне. И все разошлись.

Билли лежал без сна, размышляя, что означали слова Милдред «еще не завтра». Может, она просто хотела сказать, что еще поцелует его утром, перед тем как он отправится на вокзал, чтобы сесть на свой саутгемптонский поезд? Но было похоже, она имела в виду нечто большее. Могло ли быть, что они еще увидятся ночью?

Мысль пойти к ней в комнату так его взволновала, что он не мог заснуть. На ней будет ночная сорочка, подумал он, а тело под простыней такое теплое… Он представил себе ее лицо на подушке и позавидовал наволочке, касающейся ее щеки.

Когда дыхание Томми показалось ему ровным, Билли выскользнул из постели.

— Ты куда? — оказывается, Томми спал не так крепко, как думал Билли.

— В туалет, — прошептал Билли. — Столько пива выпили…

Томми что-то промычал и перевернулся на другой бок.

Билли, в нижнем белье, на цыпочках поднялся по лестнице. На втором этаже было три двери. Он заколебался. А что если он неправильно понял Милдред? Вдруг она, увидев его, поднимет крик? Вот стыдно будет…

Нет, подумал он, она не поднимет крик, она не из таких.

Он открыл самую ближнюю дверь. С улицы проникал слабый свет, и он смог разглядеть узкую кровать, а на подушке — белокурые головы двух маленьких дочек Милдред. Он тихо закрыл дверь. Он чувствовал себя преступником.

Он приоткрыл следующую дверь. В этой комнате горела свеча, и ему потребовалось несколько мгновений, чтобы привыкнуть к мерцающему свету. Он увидел кровать побольше и одну голову на подушке. Милдред лежала лицом к нему, но спала она или нет — ему было не видно. Он подождал, не возмутится ли она, но не услышал ни звука.

Он вошел в комнату и закрыл за собой дверь.

Потом заколебался и прошептал:

— Милдред!

— Билли, сколько можно тебя ждать! Иди в постель, живо! — сказала она спокойно.

Он скользнул под простыню и обнял ее. Ночной сорочки, что он себе представлял, на ней не было. На самом деле, понял он с волнением и даже паникой, на ней не было ничего.

Ему стало не по себе.

— Я никогда еще… — начал он.

— Я знаю, — сказала она. — Ты у меня будешь первым девственником.

В июне 1916 года майор Фицгерберт получил назначение в Восьмой батальон «Валлийских стрелков», и ему под начало дали роту «Б», в которую входило сто двадцать восемь солдат и четыре лейтенанта. Никогда еще он не командовал людьми в ходе боевых действий, и его мучило беспокойство.

Он был во Франции, а батальон все еще оставался в Англии. Это были новобранцы, едва закончившие подготовку. Командир бригады обещал Фицу разбавить их горсткой ветеранов. Той профессиональной армии, которую отправляли во Францию в 1914 году, уже не существовало, погибло больше половины солдат, и сейчас сражалась Новая армия Китченера. Рота, которой должен был командовать Фиц, называлась Эйбрауэнское землячество. «Наверняка вы там знаете почти всех», — сказал командир бригады, словно не понимая, какая пропасть отделяет графа от простых шахтеров.

Фиц получил назначение одновременно с несколькими другими офицерами, и они обмывали его в офицерской столовой. Фиц заказал приятелям выпивку, и капитан, получивший под начало роту «А», поднял стакан и сказал:

— Ваша фамилия Фицгерберт? Должно быть, вы тот самый Фицгерберт, владелец шахты. А я Гвин Эванс, торговец. Все простыни и полотенца вы наверняка покупаете у меня.

Сейчас в армии было полно таких самодовольных дельцов. И этот тип имел обыкновение разговаривать с Фицем так, будто они ровня, просто делают одно дело на разных участках. Однако Фиц знал, что организаторские способности коммерсантов в армии очень ценятся. Говоря о себе как о простом торговце, капитан рисовался: имя Гвена Эванса красовалось на универсальных магазинах во всех крупных городах Южного Уэльса. Списки его работников были намного длиннее, чем список роты «А». Сам Фиц никогда не организовывал ничего сложнее команды для игры в крикет, и устрашающая сложность военной машины заставляла его остро чувствовать свою неопытность.

— Я полагаю, это будет то самое наступление, о котором договаривались в Шантийи, — сказал Эванс.

Фиц его понял. Еще в декабре сэра Джона Френча наконец-то сняли, на должность главнокомандующего английскими войсками во Франции назначили сэра Дугласа Хэйга, и через несколько дней Фиц — все еще офицер связи — попал на совещание в Шантийи. Французы предложили провести в 1916 году широкомасштабное наступление на Западном фронте, а русские согласились одновременно ударить с востока.

— Тогда я слышал, — продолжал Эванс, — что у французов для этого наступления было сорок дивизий да наши двадцать пять. Но теперь-то все не так.

Этот пораженческий разговор Фицу не нравился, — у него и самого было неспокойно на душе, — но, к несчастью, Эванс был прав.

— Если бы не Верден… — сказал Фиц. После декабрьского соглашения французы потеряли четверть миллиона солдат, защищая крепость Верден, и на Сомму теперь могли перебросить недостаточно сил.

— Каковы бы ни были причины, — сказал Эванс, — союзники нас бросили на произвол судьбы.

— Не думаю, что для нас это имеет большое значение, — сказал Фиц с деланным спокойствием. — Мы будем наступать по всему своему фронту, что бы ни предпринимали другие.

— Я не согласен, — сказал Эванс с уверенностью, для которой у него вполне могли быть основания. — В результате отказа французов наступать у немцев освободятся серьезные силы. И их могут направить в качестве подкрепления на наш сектор.

— Я полагаю, мы будем двигаться достаточно быстро.

— Вы действительно так считаете, сэр? — холодно спросил Эванс. Он сдерживался, стараясь не выказать презрение к легковесным высказываниям собеседника. — Если мы и преодолеем первую полосу проволочных заграждений, нам еще придется пробиваться через вторую и третью.

Эванс начинал Фица раздражать. Для воинского духа такие разговоры не полезны.

— С проволочными заграждениями справится артиллерия, — сказал он.

— Мой личный опыт показывает, что колючая проволока ей не по зубам. При взрыве шрапнельного снаряда стальные шарики разлетаются во все стороны…

— Спасибо, мне известно, что такое шрапнель.

— …поэтому снаряд должен взорваться немного впереди и выше цели, — не обращая внимания на реплику Фица, продолжал Эванс. — Иначе пользы от него никакой. И точность у них невысока. А осколочный снаряд взрывается, когда ударится о землю. Так что даже при прямом попадании проволоку иногда лишь подкидывает вверх, и она так и остается невредимой.

— Вы недооцениваете силу огня нашей артиллерии! — От ноющего предчувствия, что Эванс может оказаться прав, раздражение Фица лишь возросло. Что еще хуже, от этого усилилось и беспокойство. — После него ничего не останется! Траншеи немцев будут разрушены.