Давид Бергельсон - Отступление

Ему казалось, что это великолепное сравнение. Но никто не хотел дослушать его до конца. Он сунулся к Хаиму-Мойше, спьяну забыв, что уже сообщил ему о своем открытии.

— Нет, вы посмотрите на нее, — веселился он.

Хаим-Мойше и во второй раз выслушал его без всякого интереса. Он вообще выглядел равнодушным ко всему, что происходило вокруг, и только время от времени поворачивался, словно искал кого-то глазами. Потом подошел к открытым дверям и стал на пороге дожидаться рассвета. За спиной все гремел барабан, коптили лампы, а впереди бледнел фасад крашенного в розовый цвет склада Бромбергов, где бесконечными рядами стоит сельскохозяйственная техника, а чуть в стороне дремлют полные амбары, основательные и надежные. Странно, как крепко он здесь укоренился, этот медлительный, близорукий и толстый Бромберг.

Но что за глупости лезут в голову Хаиму-Мойше?.. Что на него нашло? Может, оно и к лучшему, что он не подошел к Ханке Любер. А ночь, которую он здесь провел? Он с самого начала думал: накануне такого поступка никогда не спят.

Небо уже понемногу стало сереть, занимался сырой рассвет. Делать тут больше было нечего. Хаим-Мойше обернулся на зал, где висели все еще коптящие лампы. Прощаться не обязательно, можно уходить.

Он шел по пустынному утреннему городу в рассветной мгле, мягко шагал по росистой дороге, а в голове крутилась одна и та же мысль: «Накануне такого поступка никогда не спят».

Год назад точно такая же ночь была у Мейлаха. Но утром Мейлах ушел спокойно, со своей вечной стеснительной улыбкой на лице. Да, Мейлах поступил иначе. Он лег спать за ночь до того, как тихо ушел. Он держался до конца, Мейлах, и улыбался. Только одним «немым протестом» никого не удивишь. Он, Хаим-Мойше, уже, кажется, об этом думал:

— Почему ты ушел так тихо, Мейлах?

— Ты сам знаешь, Хаим-Мойше.

— Чтобы не разбудить маленьких детей?

— Да, Хаим-Мойше, пусть спят. Пусть дремлют дети с бледными щечками.

— Но ведь это жестокость, Мейлах, неприкрытая жестокость, в доброте и смущенной улыбке…

Он перелез через ворота и увидел, что дверь не заперта изнутри, спящий домишко Ицхока-Бера его ждал. Странно… Странно, как Ицхок-Бер заботится о нем. Вчера вечером он не забыл закрыть ставни в его комнате; теперь он не забыл оставить открытой дверь, чтобы ему, Хаиму-Мойше, не пришлось стучаться.

Он тихо прошел к себе в комнату, запер дверь на засов и только тогда вспомнил, что не открыл снаружи ставни. Но возвращаться во двор не было смысла, серый рассвет уже проникал сквозь щели. Он лег на кровать и долго-долго лежал, глядя в потолок.

Что теперь делать? Рвать на себе волосы, как требует Ицхок-Бер, «раскрыться» и изо всех сил хлопнуть дверью? Или поддаться чувству, которое одолевало его сегодня всю ночь, взять с собой Ханку в большой город, и пусть она сидит там у него за занавеской, пусть слушает, как он учит ребят и девушек, повторяя нараспев: «Итак, чему равняется (a + b) 2?..»

Есть и другой выход, другой способ… странно, ведь он прекрасно об этом помнит…

Однажды, роясь в столе Мейлаха, среди бумаг он нашел маленький пакетик с черным черепом и двумя перекрещенными костями на этикетке. Тогда он положил пакетик в карман брюк, но забыл, куда дел его потом. Он никак не может вспомнить, куда его спрятал.

Вдруг его охватило беспокойство. Он вытащил оба чемодана и принялся в них рыться. Опустившись посреди комнаты на колени, он вытаскивал из чемоданов вещи одну за другой. Но внезапно остановился, повернулся к свету, струившемуся сквозь щели в ставне, и прислушался.

Кто-то стучался. Тихо, робко постучал в окно, подождал минуту и так же тихо постучал снова. Медленно, на цыпочках, словно боясь кого-нибудь разбудить, Хаим-Мойше подошел к окну и толкнул раму вместе со ставнем.

Уже совсем рассвело. Из-за леса над верхушками деревьев вставало солнце, а у стены к холодному, мокрому от росы наличнику прижалась женщина с бледным, испуганным лицом. На ней было белое кружевное платье и белые митенки до локтя. Ее глаза смотрели на него не отрываясь, застывшие, безмолвные глаза.

Он узнал ее.

— Ханка…

Праздник в честь Дарования Торы, приходится на начало лета. ( Здесь и далее примечания переводчика. )

Талмуд-тора — еврейская школа, существовавшая на средства общины.

Тайч-хумеш — переложение Пятикнижия на идиш, «Кав-Гайошер» («Истинная мера») — дидактическое сочинение рабби Цви-Гирша Койдановера (ум. в 1712 г.). Популярное женское чтение.

Бытие 48:18. Слова, которые произносят во время обрезания.

В книге нет VIII главы — прим. верстальщика .

Меламед — учитель, преподающий детям основы иудаизма.

Бреннер, Йосеф-Хаим (1881–1921) — писатель. Писал на иврите, считается одним из основоположников израильской литературы.

День искупления грехов, пост.

«И дай силу», молитва.

Сторонник использования древнееврейского языка как разговорного и литературного.

Реформизм — течение в иудаизме, стремящееся приспособить законы Торы к условиям современности.

Шамес — служка в синагоге.

Чолнт — блюдо из тушеных овощей с мясом, готовится накануне субботы или праздника, сохраняется в печи и подается горячим.