Оливье Блейс - Торговец тюльпанами

— Уже поздно… Рад был с тобой познакомиться, Виллем ван Деруик! Вскоре мы продолжим знакомство. Распорядись получше луковицей, которую я тебе дал… Если хочешь, покажу тебе, где торгуют такого рода товаром и каким образом из этого извлекают выгоду. Прощай!

Юноша пробормотал какие-то вежливые слова и вылез из кареты. Открывая калитку и даже поднимаясь по ступенькам, он все еще чувствовал спиной взгляд Паулюса. Наконец карета тронулась.

— Где ты был, Виллем? — с порога спросил его Яспер. — Ты разве не знаешь, что бывает с теми, кто гуляет после сигнала тушить огни?

Виллем локтем отпихнул младшего брата. Огонек в фонаре, который тот держал, еле теплился, не то Яспер разглядел бы жилку, бьющуюся на виске Виллема, а может быть, и недобрый блеск в его глазах.

В доме стояла нестерпимая духота. Был день большой стирки, и Фрида подвесила над очагом в общей комнате котел, от которого валил пар. Крупные клубы приподнимали крышку и вырывались наружу, завиваясь струйками, поднимались вверх и присоединялись к расползавшемуся под потолком облаку. В тумане лиц было не разглядеть, и Виллем мог отличить Харриет от Петры только по видевшемуся у пола краю одежды: у одной из сестер юбка целомудренно прикрывала кожаные туфли без задников, у другой подол был украшен игривой каймой.

— Ну, так что этот ректор? И вправду такой урод, как говорят?

— Он в самом деле катается в карете и держит берейтора?

Вошедший, не отвечая, бросил на стол выпачканную в земле луковицу.

Младшая сестра, подойдя поближе, посмотрела на нее и скривилась:

— Фу!

— Наш братец потерял рассудок, — насмешливо сказала Петра. — Какую-то грязищу в карманах таскает!

— И на подметках тоже! — отозвалась Фрида, которая двигалась следом за молодым хозяином, подтирая черные следы.

Виллем, охваченный гневом, пнул сапогом бадью, в которой Фрида споласкивала тряпку, и по полу растеклась огромная мутная лужа. Домочадцы, окаменев от изумления, уставились на старшего брата.

— Хватит! — заорал тот. Багровые, будто ошпаренные щеки его горели сквозь облака пара. — Только что всю семью оскорбили, а вы над старшим братом насмехаетесь! Стыдно!

— Что? Оскорбили? Кто? Как? Да говори же! — закричал младший.

Но Виллем не стал рассказывать. Он зачерпнул из котла горячей воды, чтобы вымыть лицо и руки, а умывшись, отправился спать, не промолвив больше ни слова. Сбитым с толку младшим Деруикам только и оставалось, что слушать, как он ворочается внутри своего шкафа-кровати. Правда, чуть позже стенка, которую Виллем за собой задвинул, приоткрылась, и в щель выглянула угрюмая физиономия. Старший брат невнятно пробормотал извинения, сказал, как сожалеет о том, что разлил воду из бадьи, и, сделав над собой усилие, прибавил: «Я совсем голову потерял». Однако стоило Ясперу сделать шаг, снова резко задвинул стенку. Звякнула щеколда — Виллем поспешил спрятаться, словно моллюск в раковину.

После этого засиживаться уже не было смысла. Поняв, что Виллем больше не покажется, все молча разошлись по своим постелям. Белье было отжато и повешено, грязную воду выплеснули в очаг.

…После встречи с ректором Виллем целую неделю ходил в каком-то странном настроении, и никто даже и заподозрить не мог, в чем тут дело. Надо сказать, ничего определенного за старшим братом замечено и не было: он вовремя являлся к столу, ни в чем не изменил своих привычек, не проявлял ни раздражительности, ни вялости, словом, на посторонний взгляд, выглядел и вел себя как всегда.

— Как дела, Виллем? — с деланным легкомыслием и напевно, будто это строчка из привязавшейся песенки, спрашивал иногда Яспер. А старший вместо ответа молча соединял большой и указательный пальцы — такой у них был условный знак, без слов говоривший: «все в порядке».

Да, посторонний ничего бы не углядел, однако родные, хорошо знавшие Виллема, подмечали мельчайшие изменения в его поведении и речи, которые ясно говорили о том, что под этой тихой гладью бурлят водовороты.

Вот, например, однажды утром Яспер застал брата стоящим над луковицей тюльпана: Виллем смотрел на луковку неподвижным взглядом хамелеона и был настолько поглощен этим занятием, что не понимал, как мешает Фриде, которая, не жалея воды, мыла пол, — пришлось дернуть его, как дурачка, за рукав, чтобы он сдвинулся с места.

Свидания с луковицей вошли у него в привычку. Каждое утро Виллем подтаскивал к ней, словно к окну, свой стул (никто не понимал, почему бы не принести луковицу к стулу, так ведь поступил бы любой хоть сколько-нибудь здравомыслящий человек) и долго сидел, потряхивая игральные кости, очищая грушу или покручивая усы и не переставая попыхивать любимой трубкой. Эти свидания и заканчивались всегда одинаково, что тоже выглядело в глазах родных более чем странно. Насмотревшись на цветочный зародыш, старший брат ухмылялся, отворачивался от него, иногда выдыхал на луковку струю синего дыма, после чего отодвигал стул и решительно заявлял:

— Избавьте меня от нее, я больше не желаю держать ее в доме!

Однако Фрида остерегалась исполнить приказ, зная, что во вторник, среду и в прочие дни Виллем будет искать «дурацкую луковицу», которую накануне высмеивал, чтобы «поточнее ее взвесить» или «изучить ее окраску».

За столом о луковице тюльпана никогда не говорили, обходя, таким образом, и встречу с Паулюсом, словно первой не существует, а вторая не состоялась. Вынужденные недомолвки тревожили девиц Деруик, а Яспера просто терзали: ему, с его пытливым умом, нестерпимо было сознавать, что у старшего брата есть от него тайны. И однажды вечером, ощутив прилив вдохновения, младший решился задать вопрос, который вертелся у него на языке:

— Кстати, а что там у тебя вышло с ректором? Почти неделя минула после вашей встречи, а ты так ничего и не рассказал!

Харриет, которой тоже хотелось это узнать, навострила уши, но старший брат от ответа уклонился:

— А что ты хочешь услышать? Мы с Паулюсом встречаемся, он держит меня за своего человека и уже говорит мне «ты».

— Значит, ты и потом с ним виделся? — не отставал Яспер.

Но Виллем, не ответив, продолжал:

— Завоевать его доверие — дело непростое, ни за день, ни за неделю не управишься, нужно время… Думаешь, так легко стать другом ректора? Ты хоть представляешь себе, сколько мужчин и сколько женщин добиваются его благосклонности?

— Догадываюсь, и все же…

— И все же лезешь ко мне то с одним, то с другим, вечно чего-то домогаешься, споришь и противоречишь! Ты что — в городской милиции [13] Городская милиция была чем-то вроде добровольного военного объединения граждан, ополчения, народной гвардии. В военное время гвардейцы рот Святого Георгия и Святого Адриана (стрелковых гильдий Харлема) обороняли город, а в мирное время — поддерживали в нем порядок. состоишь? Кто тебе дал право дергать людей почем зря? Впрочем, ты уже в школе был упрямцем и приставал ко всем до тех пор, пока не дознаешься, какой фрукт Ева надкусила, грушу или яблоко, и шел ли в раю град! Сделай одолжение, мальчик, оставь меня в покое!