Роберт Штильмарк - Пассажир последнего рейса

Выяснить о Марии Шаниной и девочке Антонине ничего не удалось. Не разжимая сухих узких губ, осторожная фельдшерица ответила, что ей нет необходимости хранить документы шестилетней давности.

Но тут-то Сергею Шанину повезло!

В приемный покой заглянула старуха монахиня, изможденная трудом рукодельница с воспаленными глазами, красными от бессонницы над вышивками. Назарьевские изделия знали и в Бельгии и в Персии. Старуха попросила перевязать ей порезанный палец. Она сочувственно прислушалась к беседе Шанина с фельдшерицей и решила надоумить мирянина.

— Вы бы, добрый человек, не пожалели труда на наше кладбище сходить. Там сторожем у нас пономарь бывший. Он, не в осуждение будь сказано, к винопитию сильно привержен, но всех покойничков в тетрадочку пишет, да и так, по памяти, любую могилку покажет. Не дай бог, конечно, там близкого человека найти, но если вы полагаете, что супруга ваша в тифозной хворости сюда вошла, то выход ей был один — стопами вперед вон в ту калиточку. Тропою и дойдете с богом. Рано ли, поздно ли все будем в сем месте тихом, скорбном.

Комиссар последовал мрачному совету. Перед самым закрытием кладбищенских ворот шагал он в сопровождении сторожа, к винопитию приверженного, по тенистой дорожке в сем месте тихом, скорбном. Дорожка привела Шанина к выступу кирпичной стены, и тут, на повороте дорожки влево, около молодой белоствольной березки комиссар медленно снял с головы свой остроконечный шлем.

Потому что на простом сосновом кресте увидел он жестяную табличку с давно засохшим на ней венком из лютиков. На табличке Сергей прочитал:

«Здесь упокоилась с миром раба божия Мария Алексеевна Шанина, усопшая 30 августа 1912 года. Жития ей было 29 лет».

Сторож оставил посетителя наедине с запущенной могилой.

…Часа через два незнакомец снова постучал в сторожку, извлек из кармана банку мясных консервов вместе с пачечкой керенок, еще ходивших, но быстро терявших цену.

— Приведи, дед, в порядок ту могилку. Цветы посади, песочком вокруг посыпь. Сделаешь?

— Спаси Христос, батюшка-кормилец, в лучшем виде все представлю. Кем она вам приходилась, Мария-то усопшая? Али жена? Ахти, господи! У нас в селе, почитай, из сотни баб едва ли единая мужика с войны дождалась, а ведь вот и наоборот бывает: мужик цел, а молодуха преставилась. Вы, чай, тоже воевали?

— Я военный летчик. Воюю с самой японской.

— Летаете? Ну чудеса! Чай, от хорошей жизни не полетишь?

— От хорошей не полетишь, а к хорошему прилететь можно… Не скажешь ли ты мне, дед, кто-все-таки за могилой Марии Шаниной ходил? В запустении она, видать, недавно. Кто надпись заказывал? Кто веночек сплел и повесил? Девочка сюда не ходит? Впрочем, теперь уже… девушка? Не замечал?

В каморке сторожа сделалось совсем сумеречно. Сторож засветил свечку. Резче стали видны мешки отеков под глазами, дряблые щеки, оплывший подбородок. Рука со свечкой тряслась, и приверженность сторожа к винопитию стала куда как наглядной! Но перед гостем в добротной воинской справе старик изо всех сил старался соблюсти важность и достоинство.

— Про надпись ничего сказать не могу. Это монахини малюют, как им протоиерей наш, отец Николай, указует. А за могилкой послушница одна ходила, монастырская. Может, такой послух на нее возложил отец Николай или мать-игуменья, а может, с хозяином договорилась, это у нас дозволяется. За иными я хожу, перепадает на рюмочку-другую.

— Я дочь разыскиваю. Как ту послушницу найти?

— Не помню, батюшка, которая ходила. У нас их с полсотни будет. Теперь уж я сам ту могилку поберегу.

— Постой! Ты на похоронах моей жены был?

— Кажись, был. Ее, что ли, с парохода снимали?

— Не помнишь ли у гроба девочку лет… двенадцати?

— Вроде бы не было такой. Панихиду сам отец Николай служил, благолепно, и кутью нищим раздавали, помню. Не сумлевайтесь, все чин по чину шло. А ежели девочка при больной была, ее скорее всего в приют определили — для послушницы молода была. Вам бы у отца Николая спросить, он все помнит. Только в отъезде он, в Костроме. Скоро воротится, ярмарка-то началась, самые дела для него…

— Дед, пароход мой, слышу, уже гудит. Но скоро я сюда вернусь, дочь искать, Антонину Шанину. Если услышишь о ней что-либо — сразу пиши мне вот по этому адресу… Это мой воздушный отряд под Москвой. До весны адрес не изменится. Ну до скорой встречи!

…Русинский пароход «Князь Пожарский», наверстывая опоздание, сократил стоянку в Яшме. Пассажиров и груза оказалось мало, время позднее, темное, капитан велел отваливать побыстрее.

Едва только подбегая к береговому откосу, Шанин услышал третий гудок: ту-у-у ту-ту-ту. Для спуска к пристани оставались минуты. Внизу виднелись четыре слабо освещенные пристани, и нельзя было сверху разобрать сразу, от которой отваливает пароход. Где же, черт возьми, та высокая монастырская лестница? Или рискнуть спуститься прямо с откоса? Там — заросли, круча, камни…

И вдруг перед летчиком фигурка босоногого вихрастого мальчишки.

— Дяденька военный? Вы с парохода? Опаздываете?

— Да, да, друг, обязательно поспеть надо. Как бы туда побыстрее спуститься, чтобы ног не поломать? Без них и летать плоховато, не то что ходить!

— Бегите за мной, покажу. А то не поспеете!

Мальчишка кинулся в сторону, противоположную той, куда спешил Шанин. Колебаться было некогда — комиссар припустился за мальчишкой.

Внизу, у пристани, общества «Русь», пароход просигналил тонким гудочком: туу-ту-туу! Вахтенный отчетливо проговорил с мостика:

— Отдать носовой!

И сразу же в красивой, незамутненной тишине волжского вечера раздался звучный всплеск. Это с пристани упал в воду причальный канат. На носу парохода матрос руками выбирал его из воды. Пароход чуть сдал назад — нос стал тихо отдаляться от дебаркадера.

— Сюда! Быстрее вниз!

Под ногами Шанина узкая длинная лестница-стремянка с перильцами. Похожа на пароходную сходню: доска с набитыми поперек брусками.

Стремительно работая ногами, мальчишка ссыпался вниз. Шанин еле догнал его — спуск был, словно на парашюте, в секунды! Полоса гальки. Пристанские фонари. Поднятые сходни. И — корма парохода, плывущая как раз под черным бортом дебаркадера.

Вот уже перемахнул кожаный реглан через пристанские перила. Прыжок над вспененной водой — и «Князь Пожарский» принял на борт комиссара Шанина. Сквозь шум колес и шипение пара донесло до комиссара тонкий мальчишеский голосишко:

— Товарищ военный! А вы правда по воздуху летаете?

Парнишка бежал вдоль перил дебаркадера, догоняя уплывающую в ночь корму.

— Так точно, друг! Как ангел божий, летаю! Спасибо тебе! Может, прилечу к вам на аэроплане, найду тебя, покатаю! Как звать? Где живешь?