Роберт Штильмарк - Пассажир последнего рейса

Мальчик обрадовался. Значит, Сашка не остался в обиде на Макаркино застольное хвастовство? Видно, просто ему не понравилось, что кто-то другой при нем завладевал вниманием слушателей?

Хозяин с хозяйкой удалились в другую комнату. Артамон постелил себе на лавке. Макар влез на печь. Тут было просторно, вполне хватало места на троих.

Дед тихонько свистел носом. Макара тоже клонило в сон. Мальчик прислушивался, как расходится на Дворе ветер. Он по-волчьи гудел в печной трубе, но здесь, в тепле, слушать его было нестрашно. Наоборот, даже уютнее засыпать!

Вдруг Макар ощутил слабый толчок в бок и сразу открыл глаза.

— Тсс! — уловил Макарка шепот Сашки. — Ни слова не говори про летчика Шанина! А завтра Попросись со мною на охоту. Там и потолкуем про Ярославль и про все… А теперь взаправду спи!

За всю свою жизнь Макарка не ездил по такому лесу. Здесь было красивее и торжественнее, чем в кафедральном соборе. Казалось, могучие кроны этих сосен смыкались чуть не в облаках, образуя там, в вышине, сплошной свод, подпертый бронзовыми колоннами стволов.

Снежные карнизы со всех сторон окаймляли этот свод. Они нависали над тропой, готовые вот-вот сорваться и завалить маленькие плетеные санки и обоих седоков. С ветвей свешивались длинные пряди заиндевелого мха, похожие на серебряные гирлянды. Темно-зеленые ели клонили над сугробами мохнатые двухсаженные лапы.

Дремучий бор был недвижен и тих, вековые деревья словно отдыхали, и каждое вспоминало о чем-то своем, давнишнем. Ни шороха в ветках, ни дуновения. Только частые снежные хлопья бесшумно опускались на хвою, таяли на крупе коня, покрывали, словно накидкой, плечи седоков. Время от времени людям в санках приходилось шевелиться и отряхиваться.

Еле видимое сквозь тучу солнце перевалило за полдень, когда Сашка с Макаром объехали стороной деревеньку Козлиху. От Волги они удалились уже десятка на два верст, пересекли две лощины, отделенные друг от друга отлогим, почти незаметным глазу хребтом, и вновь начали спускаться в низину, к Козлихинской пустоши. Сашка Овчинников, охотник бывалый и терпеливый, прежде не хаживал по этим угодьям, но понаслышке знал дурную славу здешнего незамерзающего болота, с чарусами и топью.

Бор кончился. Пошли смешанные перелески и березовые рощи. Сашка выбрал одну из лесных троп, по которой козлихинские мужики летом вывозили сено, а зимой — березовые дрова. Снегом завалило пеньки на лесосеке; в снегу с головой укрылись кустики можжевельника и иная молодая хвойная поросль. По свежей пороше уже попадались кое-где следы вспугнутых лесных обитателей: вот вытянулся в ниточку лисий, в сторонке от заячьего, будто кумушке и дела нет до косого. Тут белочка перебегала низом с дерева на дерево, побывала ласка либо горностай, расписались мелкой вязью мыши-полевки… А вот дятел, трудолюбивый кузнец, набросал на снежный сугроб под высохшей сосной целую груду расклеванных шишек.

Давно приметил Сашка и еще один след в лесу: санки на широких полозьях, натертых воском. Различить его способен лишь опытный глаз — след хотя и недавний, но он совсем запорошен; Сашкин спутник еще не видит, что едут они по чужим отметинам… Между тем Сашка уже знает от Макара, что в ночь выехал посланец отца Николая за Волгу, и теперь у Сашки есть надежда, что напал он именно на этот след. Может, доведет до тайного скита? А там? Согласится ли Савватий проводить гостя до женской обители? Неужто Тоня откажется хоть словечком перемолвиться?..

Из-под складок овчинного тулупа торчит в санях Макаркина голова в большой шапке. Глядит во все глаза на лесные дива, но и охотничьей обязанности не забывает: на его попечении живой поросенок, завязанный в мешке. Мальчик пригрел его под тулупом, чешет поросенка между ушами и сует в зубы то хлебца кусочек, то сладкого жмыха — все для того, чтобы поросенок раньше времени не завизжал и не захрюкал.

— Не подмерзаешь, друг-охотничек? Небось надоело колесить? Да и лошадь приустает, потеть начинает. Присматривай местечко для привала.

Макар предложил остановиться под красивой развесистой елью. Вся засыпанная снегом, она возвышалась одиноко над мелколесьем. Сашка засмеялся.

— Неладно выбрал! Снег с нее от костра таять будет, за шиворот тебе натечет. И дров сухих близко нет.

Выбрали выворотный корень палой сосны. Когда на корнях выворотня заиграл огонь костра, они и днем, при хмуром небе и лесном полусумраке, словно зашевелились, как сказочные щупальца. Обед быстро поспел.

Лошадь сочно хрупала овсом в торбе, даже поросенка пустили на притоптанный снежок, накрытый еловым лапником. Расплывчатое пятно солнца стояло вполдерева, когда охотники наелись, а лошадь отдохнула.

На этом лесном привале Макар по душам разговорился с Сашкой. Дескать, бог весть что там доведется испытать в белом стане, даже если доберутся они туда со Стельцовым ну и с остальными офицерами, что где-то здесь прячутся…

— Здесь? — удивился Сашка.

— Ну да, здесь. Отец Николай к ним давеча и посылал нарочного, отца Афанасия. Отсюда они на Каму пробираться хотят и меня берут с собою, от чекистов спасти. За мной, знаешь, как чекисты гоняются?

— Это за что же?

— Да так, за многое. Я в корпусе кадетском на офицера учился.

— Вон что. Сколько же тебе сейчас годов?

— Много. Четырнадцать уже исполнилось.

— Да, для чекистов ты — самый страшный зверь. Только тебя им поймать — и всей войне конец. А больше за тобой грехов нет? В русских людей не стрелял?

— Что ты, Саша, упаси бог. Только вот имение чужое на меня записано. Это, говорят, хуже всего. Чекисты меня считают и офицером и помещиком, значит. Ну и гоняются.

Сашка не очень хорошо понял суть Макаровой беды с чужим поместьем, но одно стало ясно: отец протоиерей спрятал Антонину подальше, потому что ее пострижение в монахини совершено было обманом при заведомо живом отце и женихе… А участники банды нашли приют в монашеском скиту. Увезти с собой тайными тропами должны не только обманутого парнишку, но и новоявленную скитницу Анастасию, то есть Тоню.

Вспомнил Макар еще одну подробность. Об этом монахини сообщили Серафиме Петровне, а попадья при мальчике упомянула в разговоре с мужем. Отец Николай помогал в соборе обряду пострижения Антонины. При этом владыка Ефрем спросил протоиерея: не достаточно ли все-таки было бы возвести Антонину в чин рясофорной монахини? [5] Рясофорная монахиня — особо отличившаяся послушница, получающая право носить черную рясу монахини, не будучи полностью отрешенной от мира. Но именно отец Николай настоял на немедленном пострижении в монахини и отправке в самый строгий заволжский скит… Слушая мальчика, Сашка позабыл о дороге, и о переправе, и о монастырском курьере… Костерик уже угасал. Птицы стали ближе подлетать к месту привала. И вдруг издалека разнеслось по лесу ржание чужой лошади.